Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— Я не знаю, можно ли рассчитывать на меня, Учитель. Мы ведь попали в плен, и просвета не видно…

— Это не касается нынешней жизни, Сетен. Эту жизнь вы растратили впустую. Впрочем, у вас еще есть время для того, чтобы оставить хоть какой-то след для себя будущих. След на физическом плане. Время сотрет все, но вы должны изыскать способ не победить время — нет, это не дозволено никому и ничему — но замедлить его бег.

— Замедлив бег времени в одном периоде, мы станем виновниками его ускорения в другом. Оно побежит как сумасшедшее!

— Да. На закате следующего Саэто, в конце только что народившейся эпохи. Но это не страшно: вы пережили то же самое теперь. Разве не пролетели твои годы, как миг, мой мальчик?

— Я словно читал книгу…

— А это была твоя жизнь. Таково устройство витков времени. Не в ваших силах укоротить или удлинить их, в ваших силах найти такой виток, где ваши приметы-следы не будут разрушены им преждевременно. В ваших силах найти материалы, которые не истлеют до поры. В ваших силах подыскать слова, которые застрянут в памяти веков, а не растворятся в океане забвения. Всё в вас самих!

Он не стал прощаться. Все такой же, как прежде — в черном старомодном костюме с высоким воротником, подтянутый и сухощавый, Паском резко развернулся и заскользил прочь по камням. Сетен ждал, что он спустится к тропе, по которой их едва ли не каждый день водили на работы, но Учитель перепрыгивал с уступа на уступ все выше, выше — и вот показалось вдали облако, похожее формой на высокое и раскидистое древо. Паском легко перепрыгнул на его пушистую белую ветвь и зашагал по ней к вершине. Сетен почувствовал, как слезы обожгли глаза: впервые он видел Восхождение. От горячей влаги зрение погасло, а когда он снова обрел возможность видеть, сон ушел. Проснувшись, Тессетен смотрел в черный потолок сарая, где его держали — отдельно от ребят из отряда — вместе с рабами-северянами.

Паском не был седым: он пришел во сне таким, каким был всегда. Это был якорь, подумав о котором, Сетен мог бы проснуться, но ему не дали. И сделал это не Учитель — что может сделать сон?

«Я решила, что тебе нужно это дослушать»…

Он вспомнил сон полностью. Иногда так бывает: ты просыпаешься и помнишь только последний эпизод сновидения, а спустя некоторое время вспоминаешь глубже. Так вот, глубже… глубже была она. Они были вместе, и он шептал ей, как ее не хватает и как не хочется расставаться снова.

— Ты не уйдешь?

Она смотрела на него ярко-синими очами, улыбалась, водя пальцем по его плечу:

— Я не уйду. Но знал бы ты, как опостылело мне существование во плоти, в тесной, ограничивающей всякую свободу плоти! Это не мой мир, Сетен, это не та сторона Врат, за которой я хотела бы быть. Но от моего желания не зависит ничего. И мне придется продолжать вести противоестественный для меня образ существования… столько, сколько понадобится.

А потом она взяла его за руку и привела в горы, где он увидел Учителя, ждущего их прихода. Когда она успела исчезнуть, Сетен не заметил. Часть картины просто поблекла и отступила, забытая, на второй план, другая часть облеклась объемом и выкатилась вперед, захватив все внимание сновидца. Проклятая мистика снов!

В реальности же происходило то, что запросто можно было спутать с горячечным бредом больного малярией. Сны Тессетена по сравнению с событиями последних лунных месяцев были образцом логики и упорядочения.

После пленения их — ребят отряда под гипновоздействием, а его самого просто так — привели в небольшую, затерянную в долине восточного склона гор Гивьерр-Барре[30] деревеньку. Она была населена небольшой горсткой выживших после второго Потрясения ори-эмигрантов. Но ее не успели довести до ума: перебрались они сюда слишком поздно, и катаклизм застал их в самом начале строительства города. Да и что с того? Многие годы возводился Кула-Ори — и где он теперь? Теперь он являет собой дно океанской бухты, а жители его сделались скитальцами, из-за внутренних неурядиц распались на два противоположных лагеря и разбрелись в разные стороны…

Пленные гвардейцы наверняка даже не знали, что их заставляют делать недавние соотечественники, держа почти в непрерывном трансе, который практически не стоил никакого труда паре попутчиков, но в то же время страшно их обоих раздражал необходимостью постоянно находиться неподалеку и маяться от безделья. А вот Сетен видел все, но проявлял чудеса юродивой покладистости. Иногда пленные (и он тоже) валили деревья на сопках, иногда выковыривали уголь, залежами которого были так богаты здешние места. Не раз им приходилось обороняться от свирепого оркто[31], по природе своей спящего в течение всей зимы и просыпающегося весной. В этом году начавшаяся было весна оборвалась, и на смену ей немедленно пришла лютая зима. Многие животные гибли, но такие, как бурый оркто, слонялись голодными по лесам в поисках какой-нибудь пищи. И вот изредка пути зверя и человека пересекались. Для Вартата и его жены это было только развлечением, они могли заставить оркто в ужасе отступить, но не делали этого. Менталка выводила против хищника одного или двух рабов, заставляя сражаться с топором в руках, и далеко не всегда поединок заканчивался победой несчастных. Староста очень не любил, когда пленные гибли — кто же будет работать? — и пара не злоупотребляла. Да и свидетелей не было. Не мог же быть свидетелем идиот-северянин!

Впрочем, однажды бабенке взбрело в голову выставить против зверя и дурачка. Его даже не стали селить вместе с сородичами, отправили в сарай к пленным астрофизикам-северянам из Ар-Рэякаима, и несколько знакомых (не ему) лиц он среди них обнаружил, несмотря даже на то, что лица эти заросли бородами и осунулись от голода и постоянного давления гипнозом на психику.

С топором в руках Вартат вытолкнул его навстречу гигантской бурой туше. Та с ленивой грацией исполина вздыбилась на задние лапы, растопырила передние, будто приглашая в объятия. Сетен хорошо знал, чем заканчиваются такие объятия, если предмет страсти оркто оказывается не слишком расторопным. Но мог ли показать это дурачок?

Тессетен протянул свое излюбленное «ы», радостно улыбаясь своим новым хозяевам и указывая пальцем на зверюшку. Не сводя с него глаз, Вартат с женой чуть поворотили своих гайн. Им было просто любопытно, чем все это закончится.

Сердце колотилось всюду: оно молотом стучало по макушке, разрывало артерии на горле, каким-то бешеным птенцом, вылупляющимся из скорлупы, норовило проломить ребра или обрушиться куда-нибудь в пятки. В голове зашумело, и перед глазами стало темно. Остальные ребята хотя бы не видели, с кем сражаются, им было все равно в состоянии транса — рубить дерево или отбиваться от зверя. И снова, неуместное, мелькнуло воспоминание: что-то такое уже когда-то с ним было, было! Оно и вернуло его в реальность, погасило сердечный бунт.