Джеймс Ганн - Внемлющие небесам

– Возможно, человек и уникален, – продолжал Адамс. – Хотя галактик много. Но уникален ли разум? У него большая живучесть. Если уж разум возник – пусть и случайно – можно быть уверенным в его триумфе.

– Однако техника – нечто иное, – сказал Томас, осторожно отпивая горячий кофе.

– Абсолютно иное, – подтвердил Адамс. – Как известно, к нам она пришла совсем недавно, лишь по прошествии первой половины срока активного существования Солнца, когда можно рассчитывать на существование жизни. Гоминиды населяют Землю едва в течение одной тысячной периода ее существования. Цивилизация развивается лишь миллионную часть данного времени, цивилизация техническая – едва одну миллиардную. Принимая во внимание относительно позднее возникновение Солнца, а также и непреложный факт присутствия звезд и планет, гораздо старше наших, придем к следующему выводу: в случае существования разумной жизни в иных мирах ею должен быть достигнут, в сравнении с нами, и более высокий уровень, а в отдельных случаях – гораздо более высокий. Но…

– Но…

– Но почему же мы их не слышим?! – воскликнул Адамс.

– А вы все испробовали?

– Кроме радиочастот, пытали счастья на частотах гамма-излучения, в лазерах, нейтрино, макрочастицах углесодержащих метеоритов и линиях поглощения звездных спектров. Единственно, чего еще не испробовали, это Q-волны.

– Что это такое?

Адамс машинально чертил на старой облицовке столика. Томас обратил внимание на крышку столика всю испещренную слабыми, почти уже полустертыми следами схем и чертежей.

– Много лет назад Моррисон назвал это «пока еще не открытым методом, который откроют через десять лет», – сообщил Адамс. – Вот только мы его так и не открыли. Для новых попыток не оставалось уже ничего, кроме прямой передачи. Это подороже. А без надежды на успех средств не раздобудешь, тем более теперь. К тому же даже сегодня пришлось бы решать: стоит ли трубить на всю Вселенную – или хотя бы на всю Солнечную систему – что здесь существует разумная жизнь, цивилизация.

– И тем не менее, как вы сказали, мы передаем.

– Передаем с первых же дней радио, – сказал Адамс. – Большая часть излучений малой мощности – ненаправленные, забиваются атмосферными помехами и другими шумами, но все же разум сделал Землю вторым по мощности радиоисточником, а спустя несколько десятилетий мы сравняемся и с самим Солнцем. Если там есть кому обратить на это внимание. Земля окажется для них как на ладони.

– Но вы так ничего и не услыхали?

– А что услышишь на этом аппаратике? – спросил Адамс, указывая кивком на долину за стеной. – Нам необходимо предоставить хоть какое-то время на Большом Ухе – там, этажом выше, – на той пятимильной сети. Или на той, которая строится. Впрочем, астрономы не уступят нам и дня.

– Тогда почему бы вам не забросить все это?

– Нам не дадут это сделать!

– Кто же?

– Мак. Да нет, наверняка это не так. Хотя, черт побери, именно так оно и есть. Он – связующее звено. Он и Мария. Недавно, к примеру, был момент, когда казалось, все пойдет к черту…

Томас отпил еще глоточек кофе. Тот остыл и стал уже в самый раз, и он допил его.

Поездка к дому Макдональда вдоль холмов доставляла сплошное удовольствие. Тени ложились на зеленые склоны, как стопы великанов. Вечерний бриз приносил с собой острый соленый запах океана. Древняя паровая турбина урчала под капотом, время от времени слегка вибрируя, как бы давая понять, какая она старая. «Это захолустье – едва ли не самый чистый и тихий островок во всем загрязненном и шумном мире, – думал Томас. – Невинно, как рай до познания Добра и Зла. А он, Томас, несет на себе заразу – нечто вроде вируса грязи и суеты». Он пережил момент острого раздражения, не понимая, как в мире скуки и лишений еще сохранилось подобное место; потом оно уступило место дешевому удовлетворению, от осознания, ведь в его власти уничтожить все это.

– Ну как, вы узнали у Адамса все, что хотелось?

– Простите? – не понял погруженный в раздумья Томас. – Ах, да, даже более того.

– Так я и думал. Боб – парень надежный. В случае чего на него можно положиться как на друга: долго не задумываясь, ворваться к нему в ненастье, среди ночи, с известием, что у тебя лопнула шина и, будьте уверены, он выскочит под дождь. Правда, он много говорит и еще больше ворчит. Но пусть это не помешает вам разглядеть в нем человека.

– Всему ли сказанному можно верить?

– Не сомневайтесь, – ответил Макдональд. – Боб не скажет вам ничего, кроме правды. Впрочем, чересчур большая ее доза содержит нечто, вводящее в заблуждение, даже в большей мере, чем недостаток ее.

– Например, попытка самоубийства вашей жены?

– Например.

– И порванное заявление об отставке. – И это тоже.

Томас так и не смог различить в голосе Макдональда смущение или тени испуга от его разоблачений. Скорее всего, это печаль, обусловленная сознанием неизбежности ала на этом свете.

«Когда мы ехали к нему домой, мимо холмов, окружающих Аресибо, – столь же безмолвных, как и те голоса, к которым прислушиваются в оставшемся позади бетонном здании, – он не отрицал, ни того, что год назад его жена пыталась покончить с собой, ни того, что составил и уничтожил впоследствии заявление об отставке…»

Дом оказался типичной испанской гасиендой и в сгущающихся сумерках выглядел уютным и гостеприимным, залитый потоками золотистого света, льющегося из окон и дверей. Входя в дом, Томас ощутил это еще сильнее; такую атмосферу уюта и любви ему доводилось встречать всего раз или два в домах друзей. Пребывание именно в этих домах согревало его, пока он наконец не понял, чем это ему грозит: он может бросить писать. Повстречай он женщину, способную погасить его внутренние страдания, и все закончится обычным романчиком, постепенно перерастающим затем во взаимную неприязнь. И он снова сбежит в свое одиночество, вернется к машинке, и через ее клавиши перельет на бумагу пульсирующую в нем боль. А вышедшее из-под пера будет бездарно и посредственно, как и те, уже написанные им круги ада. Почему только он не написал своего чистилища? Теперь он знал, – почему: всякий раз под его рукой чистилище превращалось в ад.

Мария Макдональд оказалось зрелой женщиной; кожа у нее была оливковой, а красота казалась неисчерпаемой. Одетая в простую крестьянскую сорочку и юбку, она взяла его за руку, приветствуя в собственном доме. Он ощутил, как тает его сердце от ее доброй улыбки и изысканного латиноамериканского радушия, и, как мог, сопротивлялся. Ему захотелось поцеловать ей руку, повернуть ее ладонь и увидеть шрам на запястье. Захотелось обхватить ее руками и уберечь от всех ночных кошмаров. Конечно, ничего этого он не сделал.