Джеймс Ганн - Внемлющие небесам

Технические помещения выглядели иначе и казались безжизненными. Компьютеры и массивные электронные пульты управления пребывали в молчании, все огни погашены, и табло указателей мертвы. Перед некоторыми устройствами было разложено их содержимое; в этих внутренностях копались люди в белых халатах, похожие на жрецов-оракулов, поглощенных поисками вещих знамений в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов ослепли. Биение электронных сердец замерло, и стерильно белые стены, средь которых и располагались все эти внутренности, создавали иллюзию операционного зала, где наступила смерть – из-за потерянного смысла жизни.

Адамс на все смотрел иначе.

– Днем все здесь выглядит обыкновенно. Такое притихшее, легко узнаваемое. Зато ночью, с началом прослушивания… Вы верите в духов, мистер Томас?

– Свои духи есть у каждой цивилизации. Как правило, это боги ее предшественниц.

– Духи нашей цивилизации – в ее машинах, – изрек Адамс. – Из года в год они механически исполняют наши приказы, бессловесно, без единой жалобы; и так происходит до тех пор, пока нечто не зачаровывает их, и тогда они начинают выделывать такое, для чего не предназначались никогда, – отвечают без всяких запросов, задают вопросы, на которые не существует ответов… Машины пробуждаются к жизни ночью. Они раскланиваются друг с другом, подмигивают единственным глазом, шепчутся меж собой и хихикают.

Томас провел ладонью по крышке какого-то пульта.

– А вам ничего не говорят.

Адамс взглянул на Томаса.

– Напротив, говорят они очень много. Вот только совсем не то, о чем спрашивают. Быть может, мы не знаем точных вопросов? Или не понимаем, как правильно следует их поставить. А вот машины знают. Уверен в атом. Они обращаются к нам, будто в узком семейном кругу. А мы попросту не понимаем. Или, скорее, и не хотим понять.

Томас повернулся к Адамсу.

– Но отчего же?

– Может, они силятся сообщить: там никого нет. Страшно подумать – абсолютно никого, кроме нас, хоть исходи всю Вселенную вдоль и поперек. Все для нас одних – весь этот спектакль, на который мы можем лишь глазеть, но никогда не примем в нем участия; спектакль, поставленный для единственного зрителя, способного понять его и ощутить свое одиночество.

– Поэтому и вся Программа изначально являла собой нечто безумное, не правда ли?

Адамс помотал головой.

– Назовем это защитной реакцией человека. Невозможно ведь знать наверняка, но просто исключить любые возможности тоже нельзя. Вот мы и ищем без устали и страшно признать поражение и осознать: мы одни.

– А не страшней узнать, что мы как раз не одиноки?

– Вы так думаете? – участливо осведомился Адамс. – У каждого есть свое собственное величайшее опасение. Вот я, например, боюсь, а вдруг там никого нет, хотя разум и подсказывает: так оно, собственно, и есть. Я говорил с другими, кого пугает сама возможность получения некоей информации. Мне не удалось до конца понять их, хотя, наверное, можно представить, что их ощущения – итог иных опасений и страхов.

– Расскажи мне, как все тут действует, – добродушно-фамильярно попросил Томас. Исследованием опасений Адамса, рассудил он, можно будет заняться как-нибудь в другой раз.

Прослушивание производится так же, как и пятьдесят лет назад, – главным образом, путем приема радиотелескопами радиоволн, – с помощью громадных антенных устройств, встроенных в естественные впадины, или посредством управляемых параболических радиотелескопов, а также металлических антенн, выведенных в космическое пространство.

Прослушивание в основном ведется на длине волны двадцать один сантиметр – частоте колебаний свободного водорода. Пробуют и другие частоты, однако наблюдатели неизменно возвращаются к главной частоте природы или ее кратным производным. Искусство и усилия нескольких поколений инженеров многократно повысили чувствительность приемников и свели на нет воздействие естественного шума Вселенной и земные помехи. А поскольку шум и помехи уже не мешают, остается то же, что и всегда – ничто. Нуль. Однако они по-прежнему слушают, напрягая в надежде свой слух.

– Почему вы не бросите все это? – спросил Томас.

– Это длится едва пятьдесят лет. Меньше секунды по галактическому времени.

– Но ведь ясно же, если бы кто-то или что-то отправляли сигналы, их наверняка уже услышали бы.

– Может, там никого и нет… – задумчиво произнес Адамс. Сейчас его глаза смотрели на Томаса вполне осмысленно. – Или все попросту только слушают.

Томас в удивлении поднял брови.

– Знаете ли, слушать гораздо дешевле. Гораздо. Может, все они там сидят, как на привязи, у своих приемников и не думают посылать сигналы. Лишь мы и передаем.

– Так мы передаем? – быстро спросил Томас. – Кто же позволил такое?

– Здесь не слишком-то комфортно. Тут только работают, – сказал Адамс. – Пошли выпьем кофе и я все объясню.

Одно из рабочих помещений переоборудовали под бар. Поставили два столика с четырьмя стульями, а с трех сторон расставили автоматы вдоль стен. Они тихо урчали, занятые подогревом или охлаждением еды и напитков.

За кофе Адамс принялся рассказывать историю всей Программы, начиная с проекта ОЗМА и инициирующих публикаций и гипотез Коккони, Моррисона и Дрэйка, более поздних достижений и заслуг Брэйсуэлла, Таунса и Шварца, Оливера, Холи и Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана, Струве, Этшли, Кэлвина, Хуанга и Лилли, – последние попытки молодых энтузиастов найти общий язык с дельфинами получили название «Закон дельфина».

Поначалу существование иных разумных существ во Вселенной не вызывало сомнений. Возникновение планет, считавшееся ранее случайным процессом – наподобие столкновения звезд – было признано естественным явлением, неизменно сопровождающим рождение звезд из газовых облаков и глыб камня и металла. Один-два процента звезд в нашей галактике, по всей видимости, имеют планеты, где, возможно, могла зародиться жизнь. Поскольку в нашей галактике – полтораста миллиардов звезд, по крайней мере миллиард, а то и два-три из них имеют пригодные для жизни планеты.

– Миллиард звездных систем, где могла развиться жизнь! – провозгласил Адамс. – Логично предположить: там, где возможно развитие жизни, она разовьется.

– Жизнь – да, но человек-то уникален, – проговорил Томас.

– Вы солитарианин? – спросил Адамс.

– Нет, но на мои убеждения это никак не влияет.

– Возможно, человек и уникален, – продолжал Адамс. – Хотя галактик много. Но уникален ли разум? У него большая живучесть. Если уж разум возник – пусть и случайно – можно быть уверенным в его триумфе.

– Однако техника – нечто иное, – сказал Томас, осторожно отпивая горячий кофе.