Андрей Лазарчук - Штурмфогель, Коммандос верхнего мира (не окончено)

Женева, 13 февраля 1945. 5 часов утра

Ультима внезапно проснулась и села. Было почти темно и очень тихо - однако же сердце колотилось и все внутри сжималось в томящей неясной тревоге. Она встала, набросила халат и подошла к окну. Несколько далеких огней на озере, а слева вдали - красно-желтая корона раскаленного газа над кратером вулкана да размытое пятно света на облаках: луна. В соседней комнате, испуганно сжавшись и закрыв голову подушкой, спал Рекс. Бедный, бедный, подумала Ультима. Потом ей показалось, что скулит щенок. Она стала прислушиваться, и тут в дверь тихонечко поскреблись. - Пожалуйста! - беспомощный рыдающий голосок. - Я знаю, тут кто-то есть. Ну, пожалуйста!.. - Кто это? - спросила Ультима сквозь дверь. - Помогите! Я: я с яхты, под вашими окнами. Вы меня видели, наверное: - Ну и что? - Там: там Джо: Он застрелился! - Ну и что? - Ну, пожалуйста! Я не знаю, что делать: - Кто там? - спросил сзади Рекс. Ультима открыла дверь. - Входите. Зареванная девушка в цветастой косынке поверх папильоток и мужской рубашке, босая. Распухшие губы, распухшие глаза, свежая ссадина на скуле. Закушенные костяшки пальцев: Когда Рекс подал ей стакан воды, она не сразу смогла отпить глоток. Ее звали Никита. Француженка из Нового Орлеана, последние два года она жила в Стокгольме. Так получилось. Джо, ее жених, он имел отношение к химическому производству, закупал в Швеции какие-то лицензии и патенты: он совершил какую-то важную сделку, а потом предложил ей такой вот замечательный отдых: она вообще не знала, что так бывает: он помог ей, и вот они здесь, уже две недели, а там, в Стокгольме, ее тело лежит в клинике: ну, они с Джо так подстроили специально: и все было хорошо, но вчера - нет, позавчера, - когда они гуляли по городу, к Джо подошел какой-то страшный черный пес и пристально посмотрел на него: и Джо: он: из него будто бы вынули пружину. Он стал: никакой. Она пыталась его расшевелить: Ничего не получилось. То есть ему словно бы через силу приходилось вспоминать, что делать, и что говорить, и как реагировать: это было мучительно. И для нее, и для него. А этой ночью все стало еще ужаснее, он почти не узнавал ее: говорил страшные вещи - так спокойно, глядя в глаза: Она - нет, не вспылила, она притворилась перед собой, что вспылила, ушла, заперлась в каюте, накрутила волосы: только чтобы унять страх. А потом - почти уснула: Ультима принесла мягкую пушистую серую кофту, набросила на плечи девушки. Та благодарно кивнула. Ее била крупная дрожь. И вдруг эта дрожь прекратилась. Девушка подняла на Ультиму глаза, ставшие вдруг огромными. Может быть: может быть, ей все только показалось? Может быть, это был сон? Потому что ей снились странные и страшные сны: Рекс что-то буркнул, скрылся в своей комнате и тут же вернулся, уже в брюках и рубашке. В руке его был большой жестяной фонарь. На берегу легко и тревожно тянуло ветром - теплым, влажным, чуть пахнущим серой. Пятно желтого света скакало по ступеням лестницы, бегущей вниз к причалу. Так же скакали звуки. В яхте же, в спертом и смолистом ее нутре, отчетливо воняло горелым порохом и свежепролитой кровью: :Штурмфогель испытывал неясное чувство то ли вины, то ли ошибки. Не надо было посылать туда Ханну, подумал вдруг он. Я не хочу, чтобы это была она. Разговаривала бы с этим гадом, принимала его ухаживания: и прочее. У него даже зачесались костяшки пальцев. Он ревновал, как мальчишка. Уже ничего не сделать. Машина набирает обороты: До начала операции они немного поспорили с Антоном. Штурмфогелю казалось, что в предложенном плане есть какая-то нарочитость, неестественность. Не лучше ли: и он предлагал другие, более тонкие, на нюансах, на полутонах: У нас есть время? - приподняв бровь, поинтересовался Антон, и Штурмфогель подписал капитуляцию. В качестве "Джо" использовали настоящего американца, летчика со сбитого над Миланом "Либерейтора". С помощью партизан он добрался до Швейцарии, но в Берне попал к агентам гестапо и по просьбе Штольца был передан "Гейеру". Его подняли прямо в яхту и застрелили. Что интересно (рассказывал Антон), тело летчика вообще никак не отреагировало ни на подъем, ни на убийство продолжало себе жрать спагетти с моллюсками и сыром и ждать обещанной переправы во Францию: У нас с тобой так не получится, с сожалением сказал Штурмфогель.

Женева, 13 февраля 1945. 8 часов

- Они отплывают, - сказал Антон и опустил бинокль. - Ханна их уговорила: Наблюдательный пункт устроен был в мансарде очень старого высокого дома; фасад его выходил в обычный ухоженный тупичок, а тыл - на древний крепостной ров; похоже, когда-то это была башня, или часть ворот, или что-то еще, многократно перестроенное, но сохранившее некоторые фрагменты исходного: - Ты в ней сомневался? - спросил Штурмфогель. - В ней - никогда. Но я всегда сомневаюсь в слабостях противника. В том, что у противника есть слабости. - И всегда ошибаешься? - Нет, было раза два или три: - он поморщился, как будто на зуб ему попал камушек. - Очень не люблю, когда противник не совершает ошибок. - Я тоже, - усмехнулся Штурмфогель. - Ну, всё. Ждем: В комнату стремительно вошел Курт. - Штурмфогель, вас к телефону. - Берлин? - Как ни странно, нет. Местный. Кто-то спросил Перзике и назвал правильный пароль. - Кто бы это мог: - на ходу. - Алло? - в теплую трубку. - Это Салим. Мы здесь. Оба. - Но зачем?! - Так получилось. Расскажу. - Ясно. Ты звонишь с улицы? - Да. - Ты видишь башню с часами? - Нет. Я ничего не вижу. - Почему?! - Я ослеп. Штурмфогель несколько секунд молчал. - Салим, а Полхвоста с тобой? - Примерно. Да. Он не поможет. - Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь? - Шумит вода. Играет музыка - как шарманка: - Какая мелодия? - Что-то из "Лебединого озера", из середины. - Музыкальный фонтан. Знаю. Никуда не уходи, я буду через пятнадцать минут! И Антону: - Если не успею - плыви без меня. Ты всё знаешь. - Да. Здесь, в верхней Женеве, у "Гейера" две машины. Мышастый фургон с надписью "Всё для тебя, дорогая!" и желтый двухместный спортивный автомобильчик. И Штурмфогель, уже отъехав довольно далеко, соображает, что нужно было взять фургон, потому что агентов-то - двое, и сам он - третий: Но оказалось, что ошибка была не ошибкой, а опережением. То есть действием правильным, но правота эта в момент свершения действия здравым смыслом отрицалась. Интуиция: Возле музыкального фонтана, что на площади Ля Гран, сидел по-турецки слепой. В руках его была деревянная кукла. Он смотрел поверх голов редких в такую рань прохожих и что-то беззвучно произносил белыми губами.

Берлин, 13 февраля 1945. 10 часов

Штольц никогда не видел Гиммлера в таком состоянии. Рейхсфюрер был иссиня-бел; вокруг глаз залегли глубокие тени. - Зигфрид, - сказал он, глядя мимо Штольца, - ваши люди работали в Дрездене? - Да. Да, рейхсфюрер. - Хоть кто-то из них остался в живых? Штольц помедлил. - У меня нет сведений оттуда. Боюсь, что погибли все. Но чудеса еще случаются: - Что вы искали, Зигфрид? - Я не знаю. Это была операция отдела внутренней безопасности. - Не знаете? У меня были другие представления о субординации в вашем отделе. - Так и было, рейхсфюрер. Но я ввел режим "глухих переборок". И приказал даже мне не докладывать о частностях: - С чем это связано? - Есть подозрения на утечку информации из отдела. - Достоверные? - Не очень. Но есть. - Куда утечка? К Мюллеру? - К Мюллеру - это само собой. Боюсь, что дальше. - Но через Мюллера? - Собственно, именно это мы и пытаемся выяснить. Над этим работает один из лучших наших сотрудников, штурмбаннфюрер Штурмфогель. Думаю, через два-три дня мы будем знать всё. - Вот что, Зигфрид: Предупредите этого вашего штурм: сотрудника - сугубо секретно - чтобы даже не пытался разобраться в том, что в сороковом происходило в Дрездене. Понимаете меня? - Вы хотите сказать: - Да. Боюсь, что ваши расследования и эта чудовищная бомбардировка связаны самым прямым образом: Геббельс требует расстрелять всех пленных летчиков - сорок тысяч: Мне кажется, иногда этот сноб ведет себя, как глупый злой мальчишка с окраин: Зигфрид, вы поняли меня? - Да, рейхсфюрер. Я могу идти? - Идите. И вот что. Послезавтра я жду вас с кратким докладом по поводу этой: утечки.