Пол Андерсон - Танцовщица из Атлантиды

Рейд уклонялся от бесед о своей эпохе и предпочитал изучать нынешнюю. Ему поведали, что ахейцы — народ хозяйственный: даже цари пахали землю и умели столярничать. У беднейших граждан были свои права, ревниво охраняемые. В сословии воинственных знатных мужей (то есть тех, кто мог купить себе полное вооружение и стать непобедимым для простого воина) царь был лишь первым среди равных. Женщины не пользовались таким равноправием, как их сестры на Крите, но в семье их было принято уважать.

Немногие ахейцы отваживались пока выходить в море. А Диор был одним из немногих, плававших в открытых водах, что для кефту было обычным делом. Зато ахейцы были превосходными скотоводами и колесничими; все они отлично разбирались в лошадях, и по многу часов толковали на эту тему с Ульдином.

Незыблемыми были для них понятия семьи и вождя. Мужчине полагалось быть гостеприимным в пределах, допускаемых его богатством, содержать свое тело в чистоте, знать предания и законы, ценить искусство сказителей, танцоров и художников и глядеть беде и смерти прямо в глаза.

Но не укрылась от Рейда и гордыня этих людей, которая в любую минуту могла вызвать вспышку убийственного гнева, и полное отсутствие сострадания к людям низшего сословия (если ты не свободнорожденный ахеец или могущественный чужеземец, ты — никто), и сварливость, дробившая этот народ на крошечные царства, которые, в свою очередь, дробились в гражданских войнах.

— Знаешь, отчего критяне верховенствуют над нами? — спросил Диор, стоя рядом с Рейдом на носу и следя за полетом выпущенного голубя. — Назову главную причину. Мы не можем объединиться. И Лабиринт этого не допускает. Большие города на материке — Микены, Тиринф — все они подкуплены. Критские товары. Критские манеры, Критские обряды. Критское то, критское се. Аж тошнит. Хотел бы я, чтобы Минос полностью подчинил их! Но нет, он слишком умен для этого. Верные ему цари заседают с нашими в совете, устраивают заговоры, подкупают и натравливают ахейцев друг на друга. А если кто и попытается стать свободным, как мой царь Эгей, будь уверен: шпион из Микен или Тиринфа пронюхает и донесет в Кносс.

— И что тогда? — спросил Рейд.

— Тогда Минос собирает свой флот, блокирует все порты и захватывает корабли своих данников и — тьфу! — и союзников, которые не прислали ему войска на подмогу. Ничего не поделаешь — приходиться слать. Вот почему на будущий год еще семь юношей и семь девушек поплывут из Афин к Минотавру.

Диор замолчал и стал вглядываться в даль из-под руки:

— А, вот она! Сейчас мы увидим то, что углядела птица. Во-он там, на краю земли. Видишь? Это самая высокая гора на Крите. Клянусь пузом Афродиты!

До заката они обогнули огромный остров. Из воды поднимались белые береговые утесы, над ними круто вверх уходили зеленые склоны. Кораблей в море было, что чаек в небе. Эрисса стояла у борта. В последние дни она не тревожилась, разговоры вели лишь самые необходимые и все время погружена была в раздумья.

Какие страхи и желания хранит в себе этот гордый профиль? Словно прочитав мысли Рейда, Эрисса тихо сказала:

— Не волнуйся за меня, Дункан. Годы научили меня ждать.

К следующему вечернему приливу из лиловых вод поднялись скалы Пелопоннеса. Всего, что помнил в этих местах Рейд, не было, — ни холмов с насаженными деревьями, ни множества судов и суденышек на воде. Были только зеленые леса, море, небо и тишина, которую нарушал только плеск весел. Даже напев рулевого стал тише. Воздух был свеж, высоко в небе отливали золотом крылья пары журавлей.

Диор показал на остров Киферу в нескольких милях от берега.

— До Пирея осталось два дня ходу, а то и меньше, — сказал он. — Но мы останемся здесь на ночь и принесем жертву богам за благополучное плавание. И на славу выспимся: тут можно и на другой бок повернуться, и ноги вытянуть.

На берегу небольшой бухты были видны следы многочисленных стоянок: выгоревшие круги от костров, обрывки веревок и прочий хлам, могильный каменный столб напротив изображения неведомого божка, наиболее выдающимся достоинством которого был фаллос. В рощу уходила тропинка. Диор сказал, что там ручей. Моряки бросили камень-якорь и вброд перешли на берег, волоча за собой причальный канат.

Ульдина закачало.

— Злые здесь духи! — завопил он, выхватив саблю и огляделся. — Земля ходуном ходит!

— Это пройдет, — улыбнулся Олег. — Вот как оно лечится!

И присоединился к морякам, которые принялись бегать, прыгать и бороться, испуская воинственные вопли. Диор дал им побеситься с полчаса, а потом велел разбивать лагерь и собирать хворост для костра.

Эрисса увидела могилу, обвязала плащ, как юбку, обнажила грудь, опустилась на колени и, сжимая амулет, сделала молитвенный поклон. Диор поглядел на нее с неудовольствием.

— Надо было ее остановить, — пробормотал он, обращаясь к Рейде. — Да я не углядел вовремя.

— Что она делает?

— Молится, должно быть, о ниспослании вещего сна. Я сам собирался это сделать. Говорят, что тот, кто здесь похоронен, обладал могучей силой. А сейчас поздно: его не стоит тревожить дважды за один вечер. А я-то часть жертвы посвятил ему! — Диор дернул себя за бороду и нахмурился. — Интересно, чем она заменила жертву. Эрисса не простая критянка, друг Дункан, даже не простая танцовщица с быками. На твоем месте я бы держался от нее подальше.

Эрисса натянула платье и отошла в сторону, Казалось, что на нее снизошел внутренний покой. Рейд не заговорил с ней: он внезапно почувствовал, насколько чужд ему ее мир.

Ночь опустилась раньше, чем дрова превратились в уголья, чтобы поджарить овцу, нарочно привезенную для этой стоянки из Египта. Жертвоприношение было кратким, но впечатляющим: отблески огня и тени плясали на высоких мужах, выстроившихся в ряд; оружие, вскинутое к небу, приветствуя Гермеса, покровителя путешественников, напевное заклинание Диора. Диор самолично зарезал овцу, обернул ее кости жиром и бросил в огонь. Громкие возгласы, как дым, поднялись к звездам. Мечи со звоном ударялись о щиты и шлемы.

Олег перекрестился. Ульдин уколол палец и стряхнул несколько капель крови в огонь. Эриссу Рейд в темноте не разглядел.

Она приняла участие в последовавшем пире. Пировали с легким сердцем, передавая друг другу мехи с вином. Потом один из воинов встал, тронул струны лиры и запел:

Славный восстал Гиппиом, победивший злокозненных горцев,Тот, что селенья их сжег, а самих их стервятникам бросил,Женщин и злато добыл и главу вождя их, Скейдона.

Громко в руке его лук зазвенел и стрела полетела.