Святослав Логинов - Замошье

На Змеиный идти тропой через заброшенные кулиги, а потом мохом. Василий шел, помахивая самодельным, склепанным из пятилитровой жестянки, ведерком. Утром у сушилки полетел вентилятор, работа на току встала, и Василия отпустили домой с обеда. Солнце жарило не по-августовски горячо, но Василий привычно шагал, застегнув рабочую куртку и глубоко надвинув старую замасленную кепку.

Тропа круто сворачивала, Василий прошел поворот и вдруг остановился. Навстречу шла соседка-дачница. Раздетая. Не совсем, конечно, но даже не в купальнике, а в белье. Трусики и белый лифчик. Должно быть, возвращалась с моха и решила здесь, на безлюдьи пройтись по солнцу раздетой, чего нельзя в деревне под строгим взглядом всевидящих старух.

Василий уставился на молодое не тронутое загаром тело дачницы и неожиданно для самого себя громко сглотнул слюну. Женщина вздрогнула и попятилась от выросшей перед ней фигуры. Казалось, она сейчас закричит, но в этот момент из-за кустов показалась ее дочка, а следом муж с двумя корзинами на согнутых руках.

Василий с трудом отвел взгляд от белой, выпирающей из лифчика груди и, хрипло откашлявшись, поздоровался. Мужчина ответил, недружелюбно глядя на Василия.

— А я вас знаю, — сказала девчонка.

— За брусникой ходили? — спросил Василий, затылком чувствуя, как панически быстро одевается за его спиной женщина.

— Да, набрали, — ответил мужчина. Ему тоже было неловко, верно понял: в том, что его жена по лесу голой ходит виноват не Василий.

— А я только иду, — натужно продолжал Василий. — Я завсегда так: вечером сбегаю, за час ведерко наберу, на пузырек и хватит.

— С пузырьком теперь трудно…

— Это кому как. Я знаю тут, которые сами гонют. Чужому, конечно, не дадут, а мне завсегда… Меня тут каждая собака знает…

Дачница наконец привела себя в порядок, ее муж облегченно вздохнул, сказал невпопад:

— Извините, тяжело с корзинами, я пойду… — и исчез за поворотом.

А Василий в сердцах добежал аж к самой Ушкуйной горе и вернулся назад уже в темноте, не сорвав ни единой ягоды.

Всю ночь он проворочался, вспоминая встречу, ругая сам себя: «Да что же, баб у меня не было, что ли?» — и тут же признаваясь «Таких не было. Это настоящая, нетраченная».

И на работе не мог прийти в себя. Как всегда ходил, кидал деревянной лопатой на транспортер вываленную самосвалами свежеобмолоченную рожь, отгребал текущее из шнека высушенное зерно: чистое, желтое, горячее. Привычно ни о чем не думал, но был какой-то квелый, словно после сильного похмелья. Несколько раз влез, не глядя, под струю воздуха из барабана, которая накидала за шиворот колючей половы и замусорила глаза.

После работы отправился к Любахе — шалой бабенке, известной всему району, и на полный аванс купил литровую бутыль самогона. У Любахи можно было бы на ночь остаться, как случалось прежде, но Василию стало противно. Стара Любаха, на десять лет старше его, и воняет от нее кислятиной. Забрал бутылку и пошел домой. Совхозная развозка уже уехала, пришлось переться из усадьбы пешком. Дорогой несколько раз прикладывался к бутылке, дома еще раз приложился для храбрости, пригладил пятерней волосы и пошел к соседям знакомиться.

Дачница стирала белье в проулочке возле дома. Увидав Василия, она поздоровалась и тревожно посмотрела на дверь, верно ожидая оттуда помощи.

— Здравствуйте, — сказал Василий. — Я тут шел мимо и решил зайти. Я сосед ваш буду.

— Да, я знаю, — ответила женщина.

Василий присел на край скамейки. Плохая была скамейка, хлипкая. Закурил. Потом спохватился:

— Это ничего, что я курю?

— Нет, нет, курите.

— Напугал вас давеча, — начал разговор Василий. — Вы меня не бойтесь, я сам всех боюсь, и вас тоже.

— Нас-то зачем бояться? — женщина уже успокоилась, но говорила нарочито громко, чтобы услышали, наконец, в доме.

— Я в совхозе работаю, на хлебе, — говорил Василий. — Зарабатываю хорошо. Могу и больше, но не хочу ломаться. Телевизор купил цветной, Василий вдруг испугался, что его уличат во вранье, и добавил: — Как антенну поставлю, приходите смотреть. Ни у кого в деревне цветного нет.

— Спасибо. Только нам в городе телевизор житья не дает.

— А вы здесь отдыхаете…

— Да, в отпуске.

— Большой отпуск?

— Сорок восемь дней.

Василий присвистнул.

— Это кому же столько дают?

— Учителям.

— И муж тоже?

— И муж.

Василий прикурил от окурка вторую папиросу. Учительница, значит. Он посмотрел на пухлые руки соседки, перебиравшие в тазике детские одежки. Сам бы и не догадался. Культурная, значит. А он-то разлетелся…

Из дома вышел муж, тоже поздоровался, присел на другой конец скамьи.

— Поговорить зашел, по соседски, — сообщил Василий.

Дачник вопросительно посмотрел на него.

— Вот вы ходите, — продолжал Василий, — знать меня не хотите…

— Почему же, мы со всеми здороваемся.

— Это вы так, а я по человечеству. Я такой, прогоните, уйду и не подойду больше никогда…

— Разве вас гонят? — сказала женщина.

Василий, не докурив, смял папиросину, достал новую.

— Я ведь тутошний, — сказал он, забыв, о чем говорил только что, вот вы уедете, а я останусь. Если что надо достать или привезти, то я запросто, вы только скажите.

— Спасибо.

— На всю деревню только я, да нюркин Иван. Но Иван ничего делать не станет, не надейтесь. А я могу!.. Все!.. И если меня кто обидит, я тоже никогда не прощу. Ничего не скажу, но не прощу. Я тут остаюсь в деревне единственный. Меня уважать надо, а то я и поджечь могу…

Сказал и сам испугался своих слов, поняв, что не туда завел пьяный язык. А дачник словно не обратил внимания. Пожал плечами, спокойно спросил:

— За что же нас жечь? Мы, кажется, никому зла не сделали.

Василий встал, держась за столбик ограды.

— Пойду я, — сказал он, — у меня еще дела по хозяйству. А вы, когда надо, сразу мне говорите, я помогу.

Войдя в дом, Василий зажег свет и обвел взглядом большую комнату, ту, в которой жил. Дощатый стол, рядом одинокая табуретка, тюфяк с сеном на кровати, вот и вся обстановка. Даже простыней нет, а он — гостей звать! Да какие там простыни, веника в доме и то нет… Василий, шаркая по полу стоптанными кирзачами, принялся сгонять в угол, валяющиеся всюду окурки. Но тут же остановился, пораженный простой мыслью: а ведь позови он сейчас соседей в дом, они бы не пришли. Мужик, может, и зашел бы из приличия, а она — нет.

— Культурные!.. — пробурчал он, косо сел за стол и потянулся за бутылкой.

К декабрю работы на току закончились, и Василия отправили сначала в отпуск, а потом в отгулы, которых он много заработал в пору сенокоса. Свободное время Василий сидел дома. Скучал. От тоски даже пробовал искать баб-машин клад: рылся на чердаке, ковырял землю в пустом подполе. Ничего не нашел. Потом съездил в Доншину, постоял возле винного. Водку давали по талонам, а свои талоны он пропил давным-давно. Вернулся домой ни с чем.