Андрей Столяров - Сад и канал

Я услышал, как мегафон неожиданно прохрипел: Всем стоять!.. — А потом: Руки за голову!.. Быстро!.. Не двигаться!.. — Вероятно, в налаженном механизме произошел некий сбой. Вдруг ударили выстрелы, кажется, из пистолета. Вдалеке ахнул взрыв разлетевшегося стекла. Два прожектора слева внезапно погасли. Свет, лежащий вдоль русла Канала, заметно ослаб. Я сказал Маргарите: Только спокойно!.. Видишь сзади ступеньки к воде? Отползаем туда… — А она мне ответила тут же: Проклятый город!.. Слушай, ты же в Комиссии, сделай мне пропуск через кордон… Ты же можешь, я знаю, я здесь больше не выдержу… Я, в конце концов, видимо, тихо и мирно рехнусь… И тогда меня изолируют — просто как сумасшедшую…

— Разумеется, я не стал реагировать на этот горячечный бред. Как и все, она в корне неправильно представляла себе работу Комиссии, заблуждаясь насчет нашей истинной власти и истинных прав. Очень сильно и очень глубоко заблуждаясь. В общем, мы отползали, как гусеницы, через кусты. И, как гусениц, нас обволакивал жесткий шорох. К счастью, плыли в сиянии — крики, удары, возня. И сипенье моторов, которое все заглушало. Я уперся во что-то, и это — был человек, посмотревший испуганно, но ничего не сказавший. Я вдруг снова почувствовал близящееся: Хруммм!.. Хруммм!.. — Но до спуска к воде оставалось уже совсем немного. Запах ряски и тины накрыл меня с головой. Душный, плотный, горячий, сырой, комариный. Перемешанный с запахом влажных, пряно-дурманных цветов, — вероятно, кувшинок, раскрывшихся ближе к полуночи. На ступеньках, ведущих к воде, Маргарита слегка поднялась. Оглянулась, всмотрелась и — неожиданно вскрикнула. Я прижал ее — вниз, к парапету, стараясь прикрыть. — Там-там-там!.. — говорила она, вырываясь, — сильно морщась и тыча куда-то рукой. Зараженный ее потрясением, я тоже всмотрелся: на гранитной площадке, которая касалась воды, между комьями тины, мерцающими от гниения, я увидел большой треугольный изогнутый кожистый ласт: мокрый, жирный, блестящий, как будто тюлений, чуть подрагивающий на светлом своем конце, и еще прежде, чем я успел по-настоящему испугаться, ласт поднялся из тины, свернувшись почти кольцом, а потом тихо шлепнул по мокрым осклизлым ступеням — словно брызги, плеснув на гранит синеватый огонь — и стоячая ряска вокруг него — заколыхалась.

То есть, путь к отступлению был безнадежно закрыт. Я не знаю, что за чудовище облюбовало себе этот участок Канала — ряска, тина, кувшинки полностью скрывали его, но, конечно, соваться туда — нечего было и думать. Маргарита, по-моему, даже заплакала, уткнувшись в кулак. — Хруммм!.. Хруммм!.. Хруммм!.. — раздавалось уже в непосредственной близости. Кажется, никто не слышал этого, кроме меня. Ситуация была абсолютно безвыходная. Честно говоря, я тоже чуть было не заплакал в кулак. Потому что вырастала передо мной — колючая проволока Карантина. Впрочем, даже за проволоку Карантина я, по всей вероятности, не попаду. Представляется удобный случай избавиться от члена Комиссии. Не воспользоваться таким случаем может только круглый дурак. — Закурить у тебя не найдется? — неожиданно спросила Маргарита. — Очень хочется закурить, ведь — в последний раз… Боже мой, жизнь прошла и — ничего не осталось… Кто мог думать, что все закончится именно так?.. — К сожалению, я не мог ей сказать ничего утешительного. Потому что действительно все заканчивалось именно так. Сквозь чугунную вязь парапета я видел, что сквер постепенно пустеет. Группа гипсовых статуй, повинуясь команде, ушла — сконцентрировавшись на углу, где стояли фургоны — их раскрытые дверцы глотали одного за другим, а по скверу, опять же как статуи, двинулись цепью солдаты, автоматы — у бедер, береты, комбинезоны, ремни, впереди — две овчарки, повизгивающие от возбуждения. Им до нас оставалось, наверное, метров сто пятьдесят. Метров сто пятьдесят — две минуты прогулочным шагом. Я почувствовал в сердце какую-то космическую тоску. Черный замерший город вдруг распахнулся передо мною. Крыши, улицы, площади, реки, бульвары, мосты. Фонари, переулки, дворы, подворотни, каналы. Я смотрел на все это, как будто со стороны: сквер, солдаты и два человечка на мелких ступеньках. И смертельная жгучая боль, что застряла в камнях. Умирание улиц, бульваров, дворцов, площадей и каналов — фонарей, переулков, дворов, подворотен, мостов. Небо — в темных провалах. Дома — из холодного пепла. И

— болотная зыбкость сырой и зовущей земли. Цепь солдат неуклонно, как смерть, приближалась. И меж ними и мной нарастала вселенская боль. Маргарита, раскачиваясь, шептала что-то невнятное. Я чуть-чуть наклонился, чтоб лучше ее рассмотреть. Вдруг взорвались до неба какие-то дикие крики. Треском сучьев в костре поднялась беспорядочная пальба. Я увидел, что цепь автоматчиков мнется и пятится. И что многие падают — наземь, закрывшись руками, ничком. Потому что из неба над сквером вдруг выплыло нечто огромное. Нечто как бы из бронзы — просвечивающей насквозь. От Торговых рядов до Канала простерлись его очертания. Плотный медленный ветер дыханьем прошел по кустам. Сладкой жутью пахнуло от догнивающих водорослей. Губы Зверя разжались, чтоб — что-то сказать. И вдруг лопнул асфальт — зазмеив угловатые трещины…

Хуже всего было то, что ничего не изменилось. Это, видимо, в природе человека: привыкать ко всему. Ночью была сделана попытка вырваться из Карантина. По официальным сведениям бежало около пятнадцати человек. Им каким-то образом удалось поджечь стоящие на периферии Карантина казармы, и, пока внимание всей охраны было привлечено к коричнево-черным клубам, группа выбралась за четыре ряда колючей проволоки: был, оказывается, заранее сделан подкоп. Автоматика на контрольной полосе почему-то начисто не сработала. (Впрочем, лично я не уверен, что какая-либо автоматика там вообще была). Сразу же за границей Карантина группа разделилась на две половины. Восемь человек попытались пересечь Московский проспект, здесь их обнаружили и быстро прижали к Обводному, двое членов группы погибли, попав под автоматный огонь, остальные же сдались — как только им предложили. Честно говоря, я не могу за это их осуждать. Вторая же группа поступила несколько необычно. Состояла она также примерно — из семи-восьми человек — неожиданно двинувшихся прямо по Черным Топям. (То есть, через болото, лежащее за Новодевичьим монастырем). Эти Топи имели очень недобрую славу, потому что над ними все время качался зеленоватый туман, сквозь который лишь иногда проступали озерца — с совершенно мазутной, блестящей и жирной водой, окруженной скрежещущим венчиком твердой осоки. Ровно в полночь вставал из тумана отчетливый рык, а за ним — чрезвычайно тяжелые вздохи и плески. Словно плавал в трясине какой-то невидимый бронтозавр. Говорили, что в этом болоте исчезло подразделение автоматчиков. Взвод, наряженный за беглецами, отказался туда идти — несмотря на команды, угрозы и льстивые обещания. Есть, по-видимому, такое, чего боится даже «спецназ». В общем, жахнули по туману тяжелыми пулеметами, да звено вертолетов проутюжило этот район. Предполагалось, что все члены группы погибли. На другую сторону, во всяком случае, не выбрался ни один. Подробности мне сообщила Леля Морошина. Я пришел на работу — мрачный, невыспавшийся и больной. Дело в том, что болото перед нашим домом все разрасталось, тухлая коричневая жижа доходила уже до самых дверей, этой ночью она неожиданно хлынула через порог в подвалы, произошло замыкание некоторых электрических цепей, собственно, пожара, как такового, не было, провода отвалились и сразу же перестали гореть, начавший было дымить щиток потушили довольно быстро, но теперь районная подстанция грозилась отключить весь дом. Это было бы чрезвычайно неприятно. Где-то около месяца мы жили совсем без воды — я ходил на улицу, с ведрами, к временной разливной колонке. Но без водопровода, как выяснилось, еще можно было существовать. Без водопровода сейчас обходилась, наверное, половина города. А вот без электричества все будет гораздо сложней. Мне тогда, скорее всего, придется менять квартиру. То есть, сразу же потребуется какое-то временное жилье. Это значит, что — обращаться в военную комендатуру. Генерал-лейтенант Харлампиев и генерал-лейтенант Сечко. Меня очень угнетала необходимость обращаться к генерал-лейтенанту Харлампиеву.