Андрей Столяров - Сад и канал

Потому что вокруг был — скарлатинозный насыщенный свет. Напряженно пульсируя, он протекал через окна. Стекла в них почему-то отсутствовали. Везде. Надувались прозрачные тюлевые занавески. Небосвод был — провалом за пепельностью домов. А антенны на крышах торчали, как жесткие веники. Раздавалось тяжелое мерное близящееся — Хруммм!.. Хруммм!.. — Я стоял, словно перст, посередине комнаты. Одеяло скрутилось, подушка была на полу. Я не помнил, когда я успел подняться. Но я твердо и ясно помнил, что мне необходимо — бежать. Смертью веяло от этого скарлатинозного света. Смертью веяло от паркета, от люстры, от стен. И от тикающей испорченным краном обшарпанной раковины. Почему-то сегодня из крана немного сочилась вода. Было жарко и душно: крысы уходили из города. Собирались в подвалах, ощерившись щеточками усов. Лезли в комья и, стиснувшись, выползали на улицы. А над ними пульсировала тусклая желтизна, будто жиром измазав колонны, ряды и отряды — с трехголовыми голыми чудищами во главе. Все это происходило совершенно бесшумно. Потому что бесшумно — когда вытекает душа: отойдя, истончась, растворяясь в болотных окрестностях. Было — Тьма, Остывание, Камень, Великий Исход. Я не видел, но чувствовал в улицах грозное шевеление, потому что в квартире пульсировал тот же немеркнущий свет. И все было — последнее, страшное, желтое, как при болезни. Будто снулая рыба, лежала жена на тахте. Рот ее был открыт, а пальцы сплетались на горле. Вероятно, она, как ни в чем не бывало, спала. Или, может быть, умерла, но я не догадывался об этом. Я нагнулся над ней и попытался ее разбудить. Но ладони мои проходили сквозь тело, не встречая сопротивления. И опять выплывали в скарлатиозную желтизну. Я был — призрак. А призраки нереальны. И ладони их вечно и безнадежно пусты. — Хруммм!.. Хруммм!.. Хруммм!.. — тяжело раздавалось над городом. А жена вдруг спокойно сказала: Не трогай меня… Уходи! Уходи! Все равно нам придется расстаться… Посмотри на себя: ты — почти уже не человек… Я боюсь тебя… — губы ее не двигались. И глаза были плотно прикрыты скорлупками век. Я был призрак, и кровь моя медленно остывала. Вдруг приблизилась смежная комната и — Близнецы. Оба — спали, и — тихо, и — даже немного причмокивали. Мои руки опять, без труда, проходили сквозь них. Я кричал, но не слышал своего охрипшего голоса. Только старший Близнец, словно бодрствуя, громко и внятно сказал: Папа, слушай, ты нам всем ужасно мешаешь. Мы тебя очень любим, но лучше бы ты ушел… — А веснушчатый младший Близнец при этом хихикнул. И добавил противным капризным фальцетом: Пока!.. — Оба — спали, и спали, и даже не шелохнулись. Раздавалось тяжелое мерное падающее: Хруммм!.. Хруммм!.. — Зверь очнулся и брел, точно бог, по пустынному городу. У него уплотнялось громадное — в бронзовой шерсти — лицо и чугунные толстые ноги, крошащие камень. А все тело его было — из красного кирпича. Каждый шаг отдавался в мозгу раскатистым эхом. Как прибой. Желтый свет стал пронзительней и сильней. Я почувствовал, что сдвигаются внутрь себя объемы квартиры. — Уходи! Не мешай нам!.. — кричали мне Близнецы. И по-прежнему спали, причмокивая, как младенцы. Почему-то сама по себе распахнулась наружная дверь. И надвинулась узкая длинная серая грязная лестница. А в конце ее — пастью — открылся туманный проем. Значит, вот как я, собственно, здесь оказался. Между прочим, «явление» уже вторично выпадает на этот район. Это, видимо, не случайно. Интересно, что по этому поводу думает Куриц?

Впрочем, мне сейчас было, естественно, не до него. Я совсем уже было решился — перебежать опасную зону, но как раз в эту секунду раздался знакомый бензиновый рев — серые, в защитных разводах бронетранспортеры, точно ящерицы, выскочили к Каналу со всех сторон и, мгновенно осекшись, замерли, проскрежетав по асфальту. Гроздью мертвенных солнц загорелись прожектора. Сквер был залит голубоватым сиянием, проникавшим, казалось, и в землю — до самых корней. Было ясно, что от него нигде не укрыться. А из центра сияния вдруг проревел мегафон: Выходите!.. По одному!.. Стреляю без предупреждения!.. — Все, — сказала усталая Маргарита, — это — конец. — Где-то тонко заверещали, по-видимому, от отчаяния. Я увидел, как схваченный прожекторами, вдруг замер чуть согнутый силуэт. Находился он именно там, куда я только что — собирался. То есть, к счастью, точнее к несчастью, но кто-то оказался проворней, чем я. Я увидел, как человек этот в растерянности мотнулся обратно. Но обратно, до сквера, он, разумеется, не добежал. Прохрипели — внахлест — сразу две автоматные очереди, наколов, будто спицами, чью-то ненужную жизнь, и — бесформенный грубый мешок мокро шлепнулся на трамвайные рельсы. На какую-то долю секунды повисла гнетущая тишина. Вероятно, безжалостности этой демонстрации было достаточно. — Не стреляйте!.. Выходим!.. — прозвучало сразу несколько голосов. И из сомкнутых блещущих глянцем кустов очень робко начали подниматься люди. Их было гораздо больше, чем я предполагал. Словно статуи, выпрямлялись они в неземном освещении и стояли, как статуи — по пояс в кустах. Маргарита, по-моему, тоже хотела выпрямиться, но я быстро схватил ее за плечи, пригнув к земле, и она, слабо дернувшись, послушно присела: только губы полоской блеснули на смуглом лице. Странная жестокая это была улыбка. — Ни в коем случае! — шепотом сказал я. И она мне кивнула — опять оскалившись. Серебристая паутина растянулась у нее над головой. Я и сам не понимал, на что я рассчитываю. Отсидеться в кустах, разумеется, нам никто не даст. Разумеется, уже через две минуты начнется прочесывание. Нас, скорее всего, мимоходом пристрелят, если найдут. Бесполезно и глупо рассчитывать на снисхождение. При теперешней ситуации снисхождения нам не видать. Но и сдаться, поднявшись, как все остальные, — тоже бессмысленно. В этом случае

— сдавшись — мы просто попадем в Карантин. Навсегда. Без затей. Разбираться никто не будет. Есть приказ коменданта, и следует его выполнять. Ведь не зря же огородили на Охте громадный участок. Карантин, между прочим, это — та же самая смерть. Только более долгая и, видимо, более мучительная. Я не слышал еще, чтоб оттуда кому-нибудь удалось бежать. Капониры. Песок. Говорят, выжигают напалмом. И контрольная полоса, говорят, шириной в километр. Слухи ходят самые невероятные. Карантины курирует лично генерал-лейтенант Сечко. Заместитель военного коменданта по правопорядку. Впрочем, что — заместитель, по-существу, он и есть — комендант. Так что вряд ли здесь можно на что-то реально надеяться.

Я услышал, как мегафон неожиданно прохрипел: Всем стоять!.. — А потом: Руки за голову!.. Быстро!.. Не двигаться!.. — Вероятно, в налаженном механизме произошел некий сбой. Вдруг ударили выстрелы, кажется, из пистолета. Вдалеке ахнул взрыв разлетевшегося стекла. Два прожектора слева внезапно погасли. Свет, лежащий вдоль русла Канала, заметно ослаб. Я сказал Маргарите: Только спокойно!.. Видишь сзади ступеньки к воде? Отползаем туда… — А она мне ответила тут же: Проклятый город!.. Слушай, ты же в Комиссии, сделай мне пропуск через кордон… Ты же можешь, я знаю, я здесь больше не выдержу… Я, в конце концов, видимо, тихо и мирно рехнусь… И тогда меня изолируют — просто как сумасшедшую…