Ольга Онойко - Лётчик и девушка

— Вот в чём дело, — глухо сказала она. — Там, вместе с котятами, они закопали твою смелость. Твоё мужество.

Лиза глубоко вдохнула и прикоснулась затылком к стене. У неё немного кружилась голова. А клиента трясло мелкой дрожью: слёзы текли по толстым щекам из зажмуренных глаз.

И Ма прогремела:

— Ты должен вернуть своё мужество. Ты должен вернуться туда и выкопать его.

Повисло молчание. Стало слышно, как гудят лампы. Кирилл Вадимыч набрал воздуху в грудь, но долго не решался заговорить.

«Ну!» — изобразили губы Ма.

— Там… — он болезненно покривился, — там котята. Мёртвые. С червями…

Ма прикрыла глаза.

— Котята умерли, — сказала она, и над головами их, под высоким, белым потолком кабинета птицей промелькнула печаль, но немедля исчезла, когда голос Ма стал твёрдым: — Дерево выпило соки их тел, а остальное забрали насекомые и цветы. Но мужество нетленно и несокрушимо! Оно всё ещё там. Ты должен его вернуть. Ты сейчас в том времени, у дачи, возле дерева?

— Да…

— Возьми лопату.

«Лиза!» — снова накрыл неслышимый голос Ма. Лиза вздрогнула. Миг спустя, сосредоточившись, она вновь нырнула в пространство сознания, в жаркую, дрожащую картину памяти — и протянула мальчику Кирюше лопату. Кирилл Вадимович взял её и вонзил в чёрную землю у корней.

Вначале ему казалось, что его мужество — серебряный меч. Но вышло проще. Это была палка, увесистая серебряная палка вроде лома. Очистив её от комьев и рассмотрев, он улыбнулся. Всё было правильно. Лиза тоже чувствовала, что всё правильно. Его собственная палка, родная, была лучше и красивей, чем любые мечи. Она сама ложилась в руки… она втекала в руки сквозь кожу, поднималась по артериям серебряной кровью, распространялась в теле, даруя незнакомую прежде твёрдость. Кирюша глубоко вздохнул: ему наконец стало спокойно.

— Вот, — удовлетворённо сказала Ма, когда он открыл глаза. — Сегодня хорошо поработали.

Кирилл Вадимыч сиял. Он порывисто встал с кресла и стал горячо благодарить Ма. Та только качала головой, улыбаясь. Она видела, и Лиза видела, и сам Кирилл Вадимыч понимал: что-то переменилось к лучшему. Осанка его стала другой, спина распрямилась. Спустя тридцать лет серебряная палка заняла, наконец, законное место в его теле… «Это ещё не всё, — говорила Ма, — мы будем работать дальше», — и он часто кивал, а потом кинулся к её столу и неуклюже пожал ей руку.

— Ну, с почином нас, — с усмешкой сказала Ма, когда счастливый клиент ушёл.

Она уже отворила окно, уселась на подоконник и успела раскурить сигарету — так быстро, что Лиза даже не заметила. Лиза поколебалась, не посмотреть ли ей укоризненно, но не стала. Марту Андреевну так воодушевила победа. Не хотелось её расстраивать.

— Дальше будет лучше, — продолжала Ма. — Тридцать девять лет… да он ещё внуков понянчит. Ну что, Лизка, чай пить будем или сразу к делу? Ты как?

Лиза закрыла глаза и потёрла виски. Очень хотелось сразу приступить к делу, но путешествие в чужое прошлое вымотало её. Сил не было.

— Ма, — смущённо попросила она, — давай ещё чаю…

— Ох ты, — проворчала Ма, ловко пробираясь к чайнику, — что ж ты, Лизка, опять себя не жалеешь… Вроде разобрались же с этим. А ты рецидивистка. Что-то это значит. Что-то важное тут зарыто. Лиз, что ты там держишь, а?…

Лиза медленно прошла к клиентскому креслу и села.

За окнами смерклось, близилась ночь. На сегодня Кирилл Вадимыч был последним клиентом. Наступила очередь Лизы.

…Лиза не может произнести слово «мама». Это плохое слово. Это слово гонит, кричит, унижает. Это слово говорит: «Внешность у тебя на любителя». Это слово говорит: «Ты неряха», «Ты бездельница и лентяйка». Это слово говорит: «Не бывает никаких друзей. Не верь людям. Люди используют тебя. Только я тебя никогда не предам, поняла?», — а потом говорит: «Да кому ты нужна такая!» Ещё это слово говорит, что женщина должна продать себя как можно дороже, и утверждает, что так сказал Лев Толстой. Лиза ненавидит Льва Толстого.

Когда Лиза плачет, это слово раздражается. Когда Лиза улыбается — это слово недовольно и требует ответить, что у неё может быть весёлого. Когда Лиза замирает, застывает, становится как манекен, ничего не чувствует, не думает, почти не дышит, только делает всё, что велят, — это слово злится и говорит: «Родила дочь! Бревно бесчувственное».

На самом деле это даже к лучшему: то, что у Лизы нет слова «мама». Она ни с кем не перепутает Ма.

И ещё кое-что: не может стать медиумом тот, кого в детстве хоть кто-то любил.

Так странно устроен этот печальный дар — умение видеть чужие мысли и испытывать чувства, способность входить в чужие внутренние миры. Если малышу есть, на кого положиться, если он знает, что его защитят и поддержат, не ждёт ежеминутно окрика и пинка, если он счастлив, — он никогда не узнает, каково это. Зачем счастливому человеку становиться тонкой мембраной, тугой струной? Оставаться человеком куда приятней.

Многим способности медиумов кажутся чудесными. Медиумам завидуют, их боятся, мечтают иметь такую же власть. Лиза неизменно удивлялась, когда слышала о таком, хотя удивляться было, в сущности, нечему: люди часто хотят получить результат, не прикладывая усилий.

«Но тут ведь и об усилиях речи нет», — думала она. Медиум начинается с измученного страхом ребёнка, который не знает, чем провинился. У него есть только один способ уберечься от взрослых — угадать, о чём они думают. Год минует за годом, одна мучительная боль сменяет другую, чутьё становится всё тоньше, зрение — всё острей… «И в этой пытке многократной рождается клинок булатный», — Ма цитировала стихи, но Лиза всё равно не видела в даре медиума ничего красивого. К подростковому возрасту созревает странное, искорёженное существо, способное вобрать чувства целой компании и даже немного изменить их — скажем, когда нужно пройти незамеченным сквозь пьяную банду… Но это очень тяжело, страшно, невыносимо. Это нельзя назвать ни силой, ни властью — это слабость, доведённая до предела.

До точки исчезновения.

Погружаясь в чужую личность, медиум теряет себя.

…«Всё будет иначе, — клянётся Ма. — Мы с этим справимся, Лиз. Поверь, справимся!»

Поначалу Лиза не верила. Теперь — верит.

Дело движется, и она чувствует себя странно. Например, раньше она была некрасивой, а сейчас красивая по частям. Как будто детальки паззла смешали, смели в кучку, и одни детальки вызолотили, а другие оставили грязно-серыми. Пройдёт время, и Лиза увидит себя такой, какая она есть. Конечно, не царевной-русалкой, какой увидел Кирилл Вадимыч… а может быть… всё может быть…