Георгий Береговой - Три высоты

Г. Т. Береговой

ТРИ ВЫСОТЫ

Литературная запись Сомова Г. А.

Вступление

Удивительны и трудно объяснимы свойства человеческой памяти. Она доносит до нас через толщу лет такие мельчайшие детали давно минувшего, что диву даешься. А иногда крупные события, которые, казалось, не могут быть забыты, фиксирует смутно или вообще не восстанавливает. Я прошел всю Великую Отечественную войну, участвовал во многих боях. Мне думалось: все, что видел и пережил за четыре года на пути к фашистской столице, затмит события первых дней войны.

Но вот сел я за эту книгу, и в памяти во всех подробностях встало воскресенье 22 июня 1941 года, день, который будто огненной чертой прошел через жизнь людей моего поколения. Я как бы вновь увидел лица моих товарищей, услышал их голоса, прочел в их глазах те же чувства и мысли, которые тогда захватили все мое существо: гнев и решимость, уверенность, что враг жестоко и скоро поплатится за свое вероломство.

Начало войны меня застало на Украине, в Днепропетровске, где я возглавлял штаб 196-й стрелковой дивизии. До мая 1941 года я служил в Риге начальником штаба 27-й отдельной легкой танковой бригады. Это соединение тогда переформировывалось в 28-ю танковую дивизию, и ее новый командир-полковник Иван Данилович Черняховский не хотел отпускать меня. Да и сам я, что называется, скрепя сердце оставил любимое дело: по специальности я танкист, в 1938 году окончил факультет моторизации и механизации Военной академии имени М. В. Фрунзе. К тому же теперь, когда бригада переформирована в дивизию и на вооружение стали поступать новые машины, работать было еще интереснее. Конечно, очень не хотелось расставаться и с Иваном Даниловичем, с которым успел подружиться. Черняховский до назначения на должность командира танковой дивизии возглавлял отдел боевой подготовки штаба Прибалтийского Особого военного округа. «Хозяйство» у него было большое, и он редко находился в штабе. Особенно часто бывал Иван Данилович у танкистов. Визиты Черняховского к «кожаным шлемам» объяснялись тем, что уже в то время он много размышлял о роли, которую предстоит сыграть танкам в будущей войне, и на учениях, к разработке замыслов которых частенько привлекал и меня, в беседах с танкистами проверял правильность своих выводов.

Бывало, на полигоне, когда мы оставались вдвоем, Черняховский неизменно возвращался к однажды начатому разговору.

— Ты понимаешь, Василий Митрофанович, — говорил он увлеченно, — какие колоссальные потенции заложены в крупных танковых соединениях! Я уверен: у нас будут и танковые корпуса, и танковые армии, и они станут решать не только тактические, но и оперативные, даже стратегические задачи. Как считаешь?

Он спрашивал и, каждый раз не дожидаясь ответа, продолжал развивать свою мысль:

— Надо лишь смелее предоставлять танкам самостоятельность, а не твердить упрямо, что без пехоты танкам каюк. Да ничего подобного! Пусть танки идут вперед не оглядываясь, выходят на оперативный простор, нарушают коммуникации противника, окружают его. Я уверен, что любой противник, даже самый опытный и искушенный, не очень-то уютно будет себя чувствовать, когда по его тылам будут гулять наши танковые соединения. Как считаешь?

Иван Данилович обычно во время такого разговора брал карандаш, чистый лист бумаги, и на нем появлялись стрелы воображаемых танковых рейдов. Черняховский был превосходным чертежником, и нельзя было не любоваться, как легко рождалась на глазах красивая и четкая схема операции.

Я наблюдал за своим собеседником и думал, откуда у деревенского парня, сына неграмотного крестьянина-батрака (Черняховский родился и вырос в селе под Киевом), такая смелость мысли, такой широкий кругозор? Только в нашей Советской стране умеют открывать истинные таланты и давать им дорогу.

Черняховский был человеком высокоэрудированным не только в военном деле. Он был начитан, любил поэзию, наизусть знал много стихов Пушкина, Гейне, Маяковского, следил за творчеством поэтической молодежи. О Викторе Гусеве говорил: «Свободно владеет стихом, И мелодичен. Главное, не в лоб пишет. Не люблю лобовую поэзию. Собственно, это и не поэзия». Восхищался Шолоховым: «Это непостижимо! Молодым, почти юношей, написать «Тихий Дон»! Какая глубина, какое знание народной жизни! Классик. То, что он пишет, надолго. На века».

Забегая вперед, скажу, что, когда Черняховский стал командующим 60-й армией, а затем возглавил 3-й Белорусский фронт, я ловил каждое сообщение о его боевых делах. Руководимые Иваном Даниловичем войска изгнали фашистов из Воронежа, отличились при форсировании Днепра и освобождении Киева, во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом вызволили из фашистской неволи Минск. Что говорить, дела, достойные истинного полководца!

Однако вернемся к моему рассказу. Как ни жаль было расставаться и с танкистами, и с их новым командиром и моим другом полковником И. Д. Черняховским, пришлось уезжать. Причина на то была уважительная. Врачи категорически потребовали, чтобы жена моя, Варвара Ефимовна, сменила климат. Сырая прибалтийская погода вызвала серьезное заболевание легких. А я не мог не считаться со здоровьем жены и матери моих троих детей. Украина с ее мягким и относительно сухим климатом была как раз тем местом, где силы жены могли быстро восстановиться. Командование вошло в мое положение, тем более что во вновь сформированную в Днепропетровске 196-ю стрелковую дивизию требовался начальник штаба.

Теперь, когда от войны нас отделяют многие годы, вспоминая минувшее, особенно явственно видишь: партия и правительство были уверены в неизбежности военного столкновения с фашизмом и готовили страну к этому. У западных границ, вблизи будущего театра военных действий, развертывались новые соединения Красной Армии. Одним из них и была 196-я Днепропетровская стрелковая дивизия.

В весеннем, утопающем в садах и парках Днепропетровске совсем не чувствовалось приближения войны. Люди были заняты сугубо мирными делами: варили сталь, строили дома, нянчили детей, собирались в летние отпуска — кто на море, кто в деревню или на дачу, и на мое бронзовое от загара лицо глядели не без зависти. Дело в том, что в апреле, когда вопрос о переводе на Украину был решен, в медотделе округа мне вручили путевку в санаторий имени К. Е. Ворошилова, и почти месяц я «коптился» под сочинении солнцем.

Газеты — и центральные, и местные — писали о том, чем жила страна. Они сообщали о рекордах стахановцев, о подготовке к уборочной кампании, о предстоящих школьных каникулах. Я читал газеты, вслушивался в разговоры днепропетровцев и ловил себя на мысли: «А может, и в самом деле слухи о войне, которыми была полна приграничная Рига, — выдумка?» В Прибалтике настораживала определенность и конкретность этих слухов. В них назывались даже даты германского вторжения. Дело доходило до того, что в почтовые ящики агенты фашистской «пятой колонны» подбрасывали записки такого содержания: «Скоро придут немцы, и вы будете болтаться вместо фонарей на столбах».