Ольга Онойко - Лётчик и девушка

Сначала Марта Андреевна превратилась в Мартандре, потом в Марту и наконец просто в Ма… Сейчас Ма сидела на краю кресла, поставив подбородок на край стола, и из такой невообразимой позы смотрела в экран ноутбука.

— Ма, — заметила Лиза в свой черёд, — ты бы села прямо и очки надела. Шея же заболит.

— И то верно, — согласилась Ма и послушалась. Лиза подошла и под довольное кряхтение помассировала ей шею.

— Кто у нас сейчас? — спросила Лиза.

— Ну не сейчас! — басовито отвечала Ма, — мы ещё чайку попьём… Кирилл.

— Кирилл Вадимыч? — уточнила Лиза и поморщилась.

Ма тяжело вздохнула и тоже поморщилась.

— А уж мне-то как надоело! — согласилась она. — Бьюсь и бьюсь… как в закрытую дверь. Или об косяк. Ты-то как чувствуешь?

Лиза прикинула.

Щёлкнул, вскипев, чайник и сбил её с настройки, так что она прикинула ещё раз.

— В каменную стенку, Ма, — сказала она, наконец. — Нечему там открываться. Либо перфоратором, либо динамитом.

Марта Андреевна замолчала. Пока Лиза разливала чай и резала кекс, она всё размышляла безмолвно, и только едва приметно вздрагивал её палец на тачпаде компьютера: она играла в маджонг. Маджонг тоже помогал курить меньше.

— Нет, — проговорила Ма тихо, — никакого динамита. Мы больше вообще не будем то место трогать. Должно же быть что-то ещё. Вот мы это «ещё» и станем искать…

Лиза только сморгнула. Ей подумалось, что Марта Андреевна как есть колдунья, и потому-то любые шары, карты и свечи ей лишние. Ма даже в радость быть колдуньей чуть меньше. Чуть реже. Не так интенсивно. Лиза ни за что не созналась бы, но в глубине души она верила, что Ма способна и чайник вскипятить усилием мысли. Она просто слишком многое видела, пока работала с ней, хотя работала, смешно сказать, всего-то два года.

Лиза — медиум-медсестра.

«Кандидат медицинских наук, психохирург высшей категории Чупрынина М. А.» — так значилось у Ма на визитке. Своего кабинета у Марты Андреевны никогда не было, она уже много лет ютилась то здесь, то там, по договорённости с разными администрациями. На памяти Лизы они поменяли три офиса. Полгода работали в кабинете психотерапевта в районной поликлинике — пока на свободную вакансию не пришёл врач. (В кабинете стоял допотопный компьютер с допотопным монитором и допотопным матричным принтером, как по нынешним временам — игрушка и почти антиквариат. Их велели беречь как зеницу ока. В душе у Ма проснулся ребёнок, и она предложила безвозмездно обменять старьё на новьё. Лиза всегда смеялась, когда приходила к Ма в гости и видела её воркующей над Восемьдесят Шестым).

Потом — недели две — был кабинет школьного психолога в какой-то гимназии, без арендной платы, только за право зачислить доктора Чупрынину в штат. Но РОНО не поняло такой инициативы, а доктор Чупрынина скоро сбежала. «Либо я работаю, — так сказала она, — либо сижу в глухой обороне. В резиновых перчатках работать можно, но не в свинцовых». Лиза тогда не избавилась ещё от привычки молча сносить неудобства, но и для медиума работа в школьных стенах была настоящим адом.

Теперь их офис расположился в огромном Центре детского и юношеского творчества, дивной красоты золотистом дворце-лабиринте. Выстроили его на деньги отцов юношества, и деньги эти не были чистыми. «Это ничего, — сказала Марта Андреевна, когда они переезжали, — это не страшно. Вон, погляди, какая выставка у выпускного класса по живописи. Красота. И скрипочки тут, и флейточки… всё будет хорошо, Лиз. Ты сходи ещё за угол, там керамика и скульптура». И действительно, понемногу место становилось всё светлее. Ма даже не приходилось особенно стараться для этого, хотя она порой пивала чаи в учительской и болтала там о всяком, о женском…

О, как она умела болтать!

Лиза не смогла бы объяснить, в чём тут соль. Как-то так получалось, что колдовство Ма выражалось через болтовню. Оно проистекало в словах. Ма могла нести любую чушь, хихикать и для смеху басить, она могла диктовать под запись, читать лекцию, размышлять вслух — и всё это было колдовством и изменяло мир. Изменяло людей. А если Ма бралась за дело всерьёз, подбирала и взвешивала могущественные свои слова, то сила их равнялась силе сказочных заклинаний, творила события, подобные мифическим чудесам.

Много раз Лиза видела это своими глазами. Да что там, она была главной помощницей Ма.

Всё равно дух захватывало.

…Лиза уселась на табуретку, пристроившись боком к тяжёлому столу, и взяла ломтик кекса. Пару секунд Ма напряжённо смотрела в расклад маджонга на экране, потом решительно отодвинула ноутбук и придвинула чашку. Лиза почувствовала, что на самом деле ей хочется достать сигарету.

Ма посмотрела на неё с вопросом.

Лиза посмотрела на Ма укоризненно.

Ма обречённо вздохнула и вгрызлась в кекс. Уже месяц она старательно пыталась бросить. «Врачу, — подумала Лиза, — исцелися сам», — а потом стала вспоминать, что Ма говорила о клиенте. Нужно было собраться перед работой.

Кирилл Вадимыч, с которым они столько бились, был печальный тихий мужчина, такой же толстый и маленький, как Ма. Но если Ма отлили из легированной стали, то его вылепили из желе, и желе обтекало капельками. Остатки волос Кирилла Вадимыча частью прилипали к лысине, частью стояли над ней торчком, как антеннки. Ему было тридцать девять лет, но выглядел он сильно за пятьдесят. Он пришёл к Ма от отчаяния.

— В жизни мужчины, — говорила Ма, — есть три главные женские фигуры. Про неглавные мы сейчас говорить не будем. Главные фигуры — это Мать, Жена и Дочь, и это должны быть три разные женщины. Но функции часто смещаются. Самая пластичная фигура — жена. Когда она становится для мужчины мамой или дочкой, это плохо, конечно, но каким именно образом? Это плохо для созревания личности, для самосовершенствования, а кого в наше время волнуют такие вещи. Смещения функции жены даже социум не осуждает. Но дальше — хуже…

Ма задумчиво уставилась в потолок и сделала затяжку. Лиза так и глядела на неё, примостившись на краешке клиентского кресла. Она проглотила комок в горле, облизнула высохшие и воспалённые губы.

— Эх ты, — сказала ей Ма и спрыгнула с подоконника. Покопалась в верхнем ящике тумбочки, достала тюбик с какой-то мазью. — На, кругом рта помажь. И купи себе такую же, не забудь. Ну, пошли дальше. Когда смещается функция дочери, это само по себе плохо, потому что дочь — юный человек, ей бы расти, идти вперёд, а ей приходится играть роли людей уже поживших или, чего доброго, старых. У неё отбирают часть жизни, самую лучшую часть. А если дочери приходится играть роль Жены, то это попахивает инцестом, будь он проклят.