Жюль Верн - «Если», 1997 № 11

— Нужно решать, куда мы отправимся, когда кончится вода. — Отец наугад открыл Библию и прочитал вслух: — «…ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки».[7]

— Отец захлопнул Библию, положил ее на стол, сверху на книгу поставил локти, а лицо спрятал в ладонях.

Я тронул Тимоти, и мы бесшумно разошлись по своим кроватям.

Ночью меня разбудил шум во дворе. Я резко поднялся. Тимоти на соседней кровати не оказалось. Я вышел на крыльцо. Тимоти копал яму. Во всяком случае, я решил, что он копает яму, поскольку из нее летели комья земли, хотя сам Тимоти не показывался. Вдруг из ямы вылетело несколько камней, один из которых угодил мне прямо в лодыжку. Охнув, я ухватился за ушибленное место. Вскоре боль немного унялась, и я, подняв глаза, увидел рядом с собой отца.

Что происходит? — повторил он свой недавний вопрос.

Тимоти перестал копать, а у меня на секунду перехватило дыхание.

— Тимоти копает яму, — вновь ответил я.

— Ночью? — удивился отец. — А зачем он вообще копает яму?

— Он же слепой, и ему все равно, день на дворе или ночь, — пояснил я. — А зачем он копает яму, я не знаю.

— Пусть вылезает оттуда, — распорядился отец. — На детские глупости сейчас нет времени.

Я подошел к яме. Лицо Тимоти далеко внизу показалось мне бледным пятном.

— Он забрался очень глубоко, — сообщил я. — Теперь без лестницы ему не обойтись.

— Туда он забрался без лестницы, так пусть без лестницы и выбирается, — отрезал отец.

— Тимоти, — позвал я. — Отец велит тебе вылезать.

Вдруг Тимоти, словно пузырь воздуха в воде, выплыл из ямы и встал со мной рядом.

— Отец, ты видел?! — испуганно спросил я.

Отец повернулся и молча удалился в дом. Там он зажег лампу и сел за стол. Мы с Тимоти последовали за ним и сели напротив.

— Почему он копает? — снова спросил отец. — Барни, раз уж вы друг друга понимаете, то спроси у него.

Я, коснувшись запястья Тимоти, произнес:

— Отец желает знать, почему ты копаешь.

Рот Тимоти зашевелился, будто он пытался выговорить трудные для произношения слова, затем Тимоти, расплывшись в улыбке, радостно сообщил:

— Ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки.

— Это не ответ! — рассердился отец. — Пусть больше не копает. Скажи ему это, Барни.

Тимоти повернул ко мне голову, и на лице его я заметил протест.

— Почему ему нельзя копать? Разве он делает что-то плохое? — спросил я, а у самого сердце ушло в пятки. Еще бы, ведь я возразил отцу впервые в жизни!

— Пусть не копает потому, что я так велю! — еще более гневно сказал отец и сжал руки в кулаки.

— Отец… — Я сглотнул. — Мне кажется, что Тимоти ищет воду. Он… Он, прежде чем начал копать, касался воды, и потом мы с ним обошли все окрестности дома. Он, наверное, чувствует присутствие воды, как лозоходец. Подумай сам, ведь Тимоти другой, не такой, как мы. — Боясь взглянуть на отца, я уставился на собственную правую руку, которой касался запястья Тимоти. — Возможно, если бы мы помогли ему копать, то… — Мне вспомнились камни, вылетающие из ямы. — А то сам он копает только с помощью старого ножа да ложки, с которой играла Мэри.

— И ложкой с ножом он выкопал такую глубокую ямищу? — не поверил отец.

— Да, — подтвердил я. — И все — один.

— Глупости! — вдруг опять вспылил отец. — Воды в округе нет. Ты же сам видел, что я копал на дне высохшей реки, но ничего не нашел. Ведь мы живем не в долине Лас-Ломитас. Пусть Тимоти больше не копает.

— Но почему?! — Я встал, а рука моя сжалась, подобно рукам отца. — Разве он делает что-то плохое? Разве сохранить в душе надежду — грех?

Мы с отцом уставилась друг на друга. Наконец он опустил глаза, а мои наполнились слезами, и я, сев на скамью, спрятал лицо в ладонях. Плакал я, словно маленькая Мэри. Затем мне на плечо легла рука. Это была рука отца, который, обойдя стол, встал рядом.

— Ступай спать, — устало промолвил он. — Утро вечера мудренее.

— О, отец!

Я вскочил, на секунду прижался к нему, а он положил свою огромную мозолистую ладонь мне на голову. Затем я взял Тимоти за руку, и мы с ним разошлись по своим кроватям.

На следующее утро отец без лишних слов достал из сарая лопаты, привязал к ручке ведра веревку и вместе со мной и Тимоти принялся копать колодец. Да, яму в земле мы не сговариваясь назвали колодцем, желая, наверное, дать нашим надеждам опору понадежнее.

К вечеру колодец достиг глубины двенадцати футов, и вылезать из него по единственной деревянной приставной лестнице стало уже сложно. Вдобавок мы наткнулись на скальное основание, и все наши попытки обойти его стороной не увенчались успехом. Угрюмые, мы стояли у края колодца и смотрели вниз. Тут Тимоти обнял нас с отцом за плечи и, старательно выговаривая слова, произнес:

— Ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки.

— Затвердил, словно попугай, — отозвался отец и отвернулся.

— А что, если под камнем находится вода! — воскликнул я. — Отец, помнишь, как мы выкорчевывали пни мескитового дерева с помощью динамита. Так почему бы нам не расколоть таким же образом и камень?

Отец быстрыми широкими шагами направился в сарай, а, вернувшись, сказал:

— Не уверен, что получится, ведь прежде мне приходилось взрывать только деревяшки.

Отец отослал Ма и Мэри за амбар, затем сам уложил динамит на дно колодца, вылез на поверхность, с моей помощью и помощью Тимоти вытащил лестницу, и мы тоже укрылись за амбаром.

Прогремел взрыв, и Тимоти прокричал что-то, чего я не понял. Когда пыль слегка осела, мы подошли к колодцу. Смотреть оказалось не на что, потому что колодец завалило, и о нашей работе напоминала лишь развороченная груда земли.

— Пробьются воды в пустыне, — пробурчал отец, поднял ведро и поставил его на крыльцо.

— Давайте ужинать, — предложила Ма.

Я взял Тимоти за руку и потянул его в дом. Со мной он пошел без видимой неохоты.

После ужина я положил на стол стопку наших обычных книг, но вдруг медленно, неуверенно заговорил Тимоти:

— Я уже узнал довольно много слов. Я изучал их так быстро, как только мог. Возможно, слов в моем распоряжении пока недостаточно, но мне необходимо сказать вам — не уезжайте, здесь есть вода.

— Выходит, ты несколько месяцев дурачил нас? — с подозрением спросил у Тимоти отец.

Тимоти взял меня за запястье, а затем сказал:

— Нет, я вас не дурачил. Разговаривать с вами я действительно не мог, а мог без слов общаться с Барни, взяв его за руку. Я изучал новые для себя слова, поскольку ваш язык мне совершенно незнаком.