Михаил Харитонов - Дивен Стринг. Атомные ангелы

— Так знай, — с наслаждением сообщил Владимирильич, — что этот горошек, такой зелёный и невинный, тоже когда-то был живым.

— Нет, нет! — закричал мальчик. — Горошек делают из нефти!

— Откуда ты знаешь? — заинтересовался Лермонтов.

— Правительство сказало по телевизору, что нашей экономике нужна ближневосточная нефть, чтобы наши дети могли есть горошек. Значит, его делают из нефти, — пожал плечами тинейджер.

Владимирильич довольно потёр руки. Ему представилась прекрасная возможность растлить юную душу, вытравить из неё доверие к правительству и ответственность за свою страну.

— Тогда слушай. Правительство лжёт и скрывает правду. Горошек не делают из нефти. Это настоящее живое растение. Его выращивают на специальных гидропонных фермах под люминесцентными лампами, так что его листья никогда не видят настоящего солнечного света. Его корни погружены не в землю, а в питательный раствор, переполненный ядовитыми азотистыми удобрениями. А потом, когда гороховые стручки созреют, специальная машина с железными зубьями — очень, очень острыми — едет мимо грядок и…

— Нет! Я не хочу слушать это! Лучше изнасилуйте меня! Куда угодно! Только не мой мозг! — решился несчастный на жалкий, обречённый бунт.

— Нет, это слишком традиционно, — развёл руками садист. — Или слушай, или ешь. Я предоставляю тебе выбор.

Мальчик затравленно глянул на Лермонтова, и увидел каменное лицо безумца, воина Хаоса.

Захлёбываясь слезами, он протянул руку, взял кусочек органического хлеба и откусил от него. Сделал несколько движений челюстью, торопливо проглотил, сдерживая тошноту. Потом поднял недоумевающий взгляд на своего мучителя.

Владимирильич не сводил с него глаз.

— Это… это… это ужасно, — признался тинэйджер, — но мне нравится этот вкус.

— Очень скоро ты к нему привыкнешь, — осклабился Лермонтов. — И это только начало. Ты ещё не пробовал настоящую воду, а не кака-калу… Но это всё пустяки, мой милый дружочек. Очень скоро ты станешь совсем другим.

Он покосился на коробку, в которой дожидался своего часа очередной сегмент бомбы.

— Я сделаю из тебя убийцу, — пообещал он.

ГЛАВА 17

— Деточка, — вздохнул Иеремия Амадей Каин Буллшитман, упёршись тяжёлым, неподвижным взглядом в портрет Мартина Лютера Кинга. Изо рта полицейского начальника торчал коричневый хвостик недожёванной сигары. — Я же сказал: это дело не для тебя.

Люси промолчала. Она уже знала, что её визит в архив не прошёл незамеченным.

— Ничего личного, — сказал Носорог, пробуя на зуб пахитоску с медовым ароматом, — но твои действия противоречат правилам. Ты вмешиваешься в сферу компетенции Роя Бэксайда. И будешь вмешиваться дальше, если я это тебе позволю. Так вот, я не позволю этого. Вы больше не напарники.

Детектив Уисли сжала челюсти. Что ж, она переживёт и это. Но не отступится от своего. Ей нужна правда, и она её добьётся.

— Я мог бы отправить тебя в отпуск, — продолжал Иеремия Амадей Каин Буллшитман, отправляя в рот добрую понюшку табаку, — но в таком случае у тебя будут развязаны руки. И ты наверняка превысишь свои полномочия, попытавшись начать своё расследование. Поэтому я направляю тебя на другое задание.

Он взял в руки тощую папку с новым делом.

— Ознакомься, — папка легла на стол перед Люси. — Тут находится заявление некоей Серафимы Найберн. У неё пропала дочь. Женщина — тяжёлый инвалид, без девочки она не может полноценно существовать. Найди девочку, Люси.

Он замолчал, любуясь Люси Уисли: на её лице, внешне бесстрастном, отражались жестокая внутренняя борьба. Любовь к папе-маме боролась с ответственностью за жизнь и благополучие граждан штата Нью-Йорк, которых она поклялась защищать.

Ответственность, как всегда, победила.

— Я найду девочку, — пообещала детектив Уисли. — И надеру кое-кому задницу. Извините, шеф, мне нужно работать.

Выходя, Люси задела шкаф, на котором стоял кубок — школьная награда Носорога, подарок бейсбольной команды. Кубок полетел вниз и с треском разбился у её ног.

Уисли растерянно смотрела на осколки.

— Я вызову уборщицу, — сказал Носорог очень сухо.

Уисли затрепетала. Таким тоном Буллшитман говорил только когда бывал по-настоящему разгневан.

— Ох. На меня всё время что-то падает, — испугалась Люси.

— Иди, — ещё суше сказал Носорог. — И постарайся не напоминать мне о себе хотя бы один день.

Он схватил со стола самую большую сигару и одним ударом могучих челюстей перекусил её на семь частей. Изо рта брызнула табачная крошка.

— Простите, сэр, извините, сэр, — пролепетала Уисли, закрывая за собой дверь.

ГЛАВА 18

— Добрый день. Вы из полиции? — спросила Серафима Найберн, стараясь держать себя в руках. Ей это почти удалось. Если бы не доносящийся из-под инвалидного подгузника запах свежей мочи, даже опытная Уисли не смогла заметить признаков волнения.

— Добрый день. Да, я из полиции. У вас пропала девочка? — Уисли вспомнила, что, согласно инструкции ей тоже следовало бы описаться — в знак солидарности и ради установления доверия между ней и этой женщиной.

Обычно Люси не нарушала инструкций — когда речь не шла о жизни и смерти. Но похищение ребёнка было вопросом жизни и смерти, так что Люси предпочла оставить брюки сухими. Свои чувства она попыталась вложить в слова:

— Мы глубоко сочувствуем вам в вашем горе. Но не всё потеряно. Девочка, возможно, ещё жива… У вас есть какие-нибудь подозрения?

Художница горестно покачала головой. Инвалидная коляска, в которой она сидела, печально звякнула.

— Нет, никаких… Я мало кому известна, а из тех, кто меня знает, никто не желает мне зла. Я в этом уверена. Кроме, может быть, одного человека… Но он меня не знает лично, ему просто не нравятся мои картины. Нет, я не знаю, кто бы мог похитить мою дочь.

Уисли тем временем осматривала комнату. Это была типичная мастерская художника. Все стены были увешаны картинами — разных форм, цветов, размеров. Картины были светлыми и яркими: чувствовалось, что художник вкладывал в них душу.

— Может быть, — осторожно предположила Уисли, — она сама сбежала из дома? Ну, как обычно — от побоев, сексуального насилия, кризиса доверия…

— Вряд ли, — с сожалением вздохнула Серафима Найберн. — Биси меня очень любит. Я, конечно, ответственная мать и должна была развить в ребёнке комплекс Электры. Но я не справилась с этой обязанностью, — грустно признала она. — Понимаете, у девочки нет отца, с другими мужчинами я тоже не имею дела. Вы же видите, у меня отсутствуют ноги и парализован весь низ. Бить и насиловать её я тоже не могу. Правда, я её эксплуатирую: я рисую картины, но у меня врождённый дальтонизм, так что Биси мне нужна для того, чтобы не путать краски… Но это её скорее забавляло, чем пугало… Нет, нет, я уверена — её похитили.