Колин Уилсон - Башня

На секунду подумалось, что это тени от облаков, но вот луна, выплыв в свободную от них темно-синюю прогалину, засияла ярче, и тогда стало ясно, что это живые существа.

Одновременно с тем, как свет померк, стало казаться, будто тени ползут по траве в его сторону.

Первой мыслью, еще полуосознанной, было стремление бежать, но Найл тотчас же понял, что это будет ошибкой. Самоконтроль тут же сработал на то, что он вообще перестанет владеть собой.

Следующим порывом было укрыться в ближайшем здании. Но он отверг и это: рано или поздно каждое здание в городе будет прочесано. Пауки обладают бесконечным терпением и действуют с неторопливой дотошностью. Укрытие вскоре превратится в западню.

Самым правильным будет не сбавлять хода, в надежде на то, что мгла и ветер замедлят облаву.

Найл двинулся на запад, в сторону женского квартала, с каждым перекрестком сворачивая на север, чтобы еще приблизиться к реке.

В этих узких рукотворных каньонах темень стояла такая, что приходилось пробираться подобно слепому, выставив перед собой трубку-посох, а другой рукой хвататься за уличные ограждения и стены.

Тротуары были неровные, все в выщербинах.

На одном из углов (именно углов, поскольку ветер задувал разом с двух сторон) Найл запнулся о поребрик и угодил ногой в нишу водостока.

Посох со звоном вылетел из рук. Упав на четвереньки, Найл принялся лихорадочно шарить повсюду вокруг, борясь с нарастающим страхом.

Мысль, что трубка утеряна, наполняла мозг отчаянием.

Тут вспомнилось о зеркальном медальоне. Найл залез себе под рубаху и повернул его нужной стороной к груди, сам сел в стенающей темноте.

Сосредоточился. На секунду где-то в затылке остро кольнуло, а затем тело наполнилось ровной силой и спокойной уверенностью. Он поднялся и, растопырив пальцы невысоко над землей, пошел – медленно-премедленно. Покалывание в кончиках пальцев правой руки дало знать, где искать пропажу.

Теперь, в сравнительно спокойном состоянии, он мог уловить некое подобие сигнала, исходящее от металлического прута. Через секунду удалось отыскать, где именно в нише водостока он лежит.

Медальон Найл снова отвернул от груди, чувствуя, как такая сосредоточенность высасывает его энергию.

Когда луна выявилась снова, Найл обнаружил, что до широкого проспекта уже рукой подать.

План он помнил хорошо: река должна находиться в двух кварталах к северу. Задержавшись в подъезде, он внимательно оглядел проспект – не видно ли там движущихся теней. Похоже, никого…

Сверху тяжело полоскались на ветру большие тенета, но паук в такой ветер наверняка забился, съежившись, куда-нибудь подальше, в щель.

Найл заспешил вверх по проспекту.

Глаза постепенно свыклись с темнотой, и он мог двигаться проворнее.

Лицо и голые руки немели от стылого ветра. Но это даже хорошо, что холод: паукам он не приятнее, чем ему.

До реки оставался еще целый квартал, когда Найл остановился немного передохнуть на углу улицы.

Сверху луну затянуло огромной тучей, минут десять пройдет, не меньше, прежде чем она схлынет.

Не надо бы выходить на набережную в полной темноте, если пауки охраняют мост, то, вероятно, могут нести дозор и вдоль реки.

Он сидел на тротуаре, прислонясь спиной к ограждению подвала. Чтото сзади скрипнуло: оказалось, он прислонился к двери. Мысль о том, что можно укрыться от ветра, пусть хоть на несколько минут, показалась соблазнительной.

Найл открыл дверь, и та отозвалась протяжным пением проржавевших шарниров. Елозя на коленях, юноша нащупал истертые каменные ступени, скользкие от дождя. Он стал осмотрительно спускаться, пока не достиг подобия подвала, расположенного ниже уровня улицы.

Стоял неприятный запах, как от гниющей растительности, но ветра, по крайней мере, не чувствовалось.

Теперь, когда острый холод не обдавал кожу, ощутилась даже некая видимость тепла. Найл, дрожа, сидел, сцепив руки на коленях, а сам удивлялся, с чего это запах гнилых овощей все усиливается.

Что-то вкрадчиво коснулось руки; юноша опасливо вздрогнул.

Первым делом мелькнуло, что сейчас в неприкрытую кожу вопьются готовые впрыснуть яд паучьи клыки; Найл буквально окаменел. Однако нет; что-то размякше-нежное украдкой подбиралось к плечу и одновременно обволакивало левую голень.

Найл вскочил на ноги уже тогда, когда что-то холодное и скользкое смыкалось вокруг лодыжки; от омерзительного смрада перехватило дыхание.

Рывком высвободив ногу, Найл почувствовал, как это же самое – пакостное, скользкое – пробирается вверх по руке.

Попытался отшатнуться – но оно сомкнулось вокруг предплечья, притягивая к ограждению.

Несмотря на страх и тошнотворный смрад, утешало хотя бы то, что это не паук.

Эти холодные, влажные щупальца продвигались медленно, но верно; вот одно уже проникло между ног и обвивалось вокруг правого колена.

Когда наклонился, рука влезла во что-то холодное, рыхлое и осклизлое, сжал – словно слякоть засочилась меж пальцев. Какой-нибудь хладнокровный червь, не иначе.

Еще один червеобразный отросток попытался вытянуть из правой руки металлическую трубку.

Найл, стиснув ее в ладони, ударил между столбиками ограждения, врезался во что-то мягкое.

Он ударил со всей силы еще, и еще, и всякий раз удар приходился в точку. Однако, несмотря ни на что, щупальца продолжали ползти, обвивая тело с дремотно-неспешной целеустремленностью.

Когда это – холодное – коснулось лица, отвращение превратилось в пламенеющий гнев.

Найл снова схватился за конец трубки и во всего размаха ударил ею между столбиками ограждения.

Мозг словно оплавила вспышка слепой ярости.

Чувствовалось, как сила эта, накаляясь, течет через мышцы руки и отдает в трубку.

Стиснув зубы, Найл схватился сильнее и опять почувствовал, что будто разряд сбегает по руке вниз.

Хватка щупалец внезапно ослабла.

Найл тяжело откинулся спиной на стену, затем, отпихнувшись плечами, кое-как поднялся по ступеням и выбрался на улицу. Давясь и сдерживая судорожные позывы к рвоте, он шаткой поступью побрел через дорогу, затем, чуть придя в себя, побежал.

Лицо освежал холодный ветер, желанный, словно ласка.

Когда пробежал с десяток шагов, самообладание восстановилось.

Найл укрылся в подъезде и там стоял с закрытыми глазами, унимая колотящееся сердце. Кожа в местах, где приживлялись к телу присоски, горела.

В конце концов, чтобы как-то вновь сосредоточиться, он опять повернул медальон на груди.

Вновь, как тогда, остро кольнуло, и следом возникло отрадное чувство владения собственным умом и телом.

Если пауки подступают к реке, время тратить нельзя.