Теодор Старджон - Больше чем люди

Он срубил деревья, самые большие, какие смог, обрубил ветви и втащил бревна на холм. Первые три бревна закопал так, чтобы они ограничивали пол, заднее бревно прижал к скале. Он нашел красную глину, которую можно было смешать со мхом. Получалась замазка, которая не пропускала насекомых и не размывалась водой. На этом основании он воздвиг стены и поставил дверь. Он не стал делать окно, просто оставил промежуток между шестым и седьмым брусьями. Заточил несколько клиньев, которыми можно было сдвигать бревна, когда он уходил.

Первый очаг он устроил в индейском стиле, в центре помещения, с дырой вверху, чтобы выходил дым. В скалу вбил крючья, чтобы развешивать мясо для копчения, если повезет раздобыть мяса.

Он искал плоские камни для очага, когда его потянуло что-то невидимое. Лоун отскочил, словно обожженный, прижался к стволу дерева и осмотрелся, как загнанный лось.

Он уже давно знал о своей чувствительности к бесполезным (для него) сообщениям младенцев. И постепенно утрачивал эту способность. Особенно когда научился говорить.

Но сейчас кто-то позвал его - позвал, как ребенок, но не ребенок. И хотя призыв был слабым, он показался необыкновенно знакомым. Да, он был приятным и нужным, но одновременно в нем звучали отголоски ужаса неожиданных ударов и непристойных выкриков, следы великих утрат.

Ничего не было видно. Лоун медленно отодвинулся от дерева и снова нагнулся к камню, который пытался высвободить из земли. Примерно с полчаса он работал, упрямо пытаясь не обращать внимания на призыв. Но ничего не получилось.

Он потрясение встал и пошел в ответ на призыв, и весь мир вокруг превратился в сон. Чем дольше он шел, тем громче звучал призыв и сильней становилось его очарование. Лоун шел около часа, не сворачивая, если можно было пройти прямо, и к тому времени как достиг выщелоченной поляны, был почти загипнотизирован. Допустить большее участие сознания означало разжечь такой адский конфликт, который он не сможет выдержать. Слепо спотыкаясь, он подошел к ржавой изгороди и сильно ударился о нее местом над больным глазом. Цеплялся, пока не прояснилось зрение, осмотрелся и задрожал.

На мгновение он почувствовал сильнейшее стремление уйти из этого ужасного места и держаться подальше от него. Но в то же время, когда разум пытался вмешаться, Лоун услышал журчание ручья и начал поворачиваться к нему.

В том месте, где изгородь встречается с ручьем, он опустился в воду и пробрался к основанию изгороди. Да, отверстие на месте.

Лоун всмотрелся сквозь изгородь, но заросли падуба разрослись еще гуще. Ничего не слышно - акустически. Но призыв...

Подобно тому, что он слышал раньше, призыв говорил о голоде, одиночестве, желании. Разница заключалась в желании. Без слов призыв сообщал, что пославший его слегка испуган, чем-то отягощен и встревожен состоянием этой тяжести. В сущности призыв спрашивал: "Кто позаботится обо мне сейчас?".

Может быть, помогла холодная вода. Сознание Лоуна неожиданно прояснилось. Он сделал глубокий вдох и нырнул. По другую сторону изгороди немедленно вынырнул, поднял голову и прислушался. Слушал внимательно, погрузившись в воду так, что торчали только ноздри. Очень осторожно продвинулся вперед, отталкиваясь локтями, пока голова его не оказалась под аркой и он смог видеть, что за ней.

На берегу сидела маленькая девочка, одетая в рваное клетчатое платье. Лет шести. Ее недетское лицо с острыми чертами казалось встревоженным и измученным. И если он считал, что его меры предосторожности достаточны, то ошибался. Девочка смотрела прямо на него.

- Бонни! - резко позвала она.

Ничего не произошло.

Лоун оставался на месте. Девочка продолжала наблюдать за ним, но тревога ее не оставила. Лоун осознал две вещи: что ее тревога составляла сущность услышанного им призыва и что хоть она настороженно смотрела на него, но не считала настолько опасным, чтобы отрываться от своих мыслей.

Впервые в жизни он ощутил колкую и горячую смесь гнева и заинтересованности, которая называется раздражением. За ней последовала волна облегчения, словно он сбросил тяжелую ношу, которую нес на себе сорок лет. Он не знал.., не знал, насколько тяжела эта ноша!

Ушли в прошлое хлыст и крики, волшебство и потери. Он все это помнил, но они принадлежали прошлому, их щупальца с нервными тканями оказались перерезанными и не могли дотянуться до него в настоящее. Призыв оказался не водоворотом крови и чувств, а бесцельным плачем голодного ребенка.

Лоун погрузился в воду и попятился, как большой рак. Прополз под изгородью, выбрался из ручья и вернулся к своей работе.

***

Возвращался он в свое убежище вспотевший, с восемнадцатидюймовым камнем на плече и настолько уставший, что совершенно забыл об обычной осторожности. С шумом пробрался через кусты на крошечную полянку перед дверью и застыл.

У двери сидела на корточках совершенно голая девочка лет четырех.

Девочка посмотрела на него, и ее глаза, все ее темное лицо словно замерцало.

- Хи-хии! - счастливо сказала она.

Лоун уронил камень с плеча. Наклонился над девочкой, закрывая ее, высокий, как небо, и полный угрозы грома.

Она совершенно его не испугалась. Отвела взгляд и принялась деловито грызть морковку, поворачиваясь во время еды, как белка.

Лоун краем взгляда уловил движение. Из вентиляционной щели в бревенчатой стене показалась еще одна морковка. Упала на землю, и за ней последовала еще одна.

- Хо-хо! - Лоун опустил взгляд и увидел двух маленьких девочек.

Единственное преимущество, которое имел Лоун в таких обстоятельствах, заключалось в том, что ему не нужно было сомневаться в своем здравом рассудке и даже обсуждать с собой этот вопрос. Очень ценное преимущество. Лоун наклонился и поднял одну из девочек. Но когда распрямился, ее не было.

Вторая была. Она очаровательно улыбнулась и начала грызть новую морковку.

Лоун спросил:

- Что ты делаешь? - Голос его звучал хрипло и неблагозвучно, как у глухонемого. Девочка вздрогнула. Перестала есть и с открытым ртом посмотрела на него. Ее рот был заполнен кусочками морковки и придавал ей сходство с пузатой печью с открытой дверцей.

Лоун опустился на колени. Он не отрывал от девочки взгляда, а его глаза однажды приказали человеку убить себя и много раз преодолевали инстинкт тех, кто не хотел его кормить. Не понимая почему, он действовал очень старательно. В нем не было ни гнева, ни страха, он просто хотел, чтобы девочка оставалась неподвижной.

Закончив, он протянул к девочке руки. Она шумно выдохнула, послав ему в глаза и нос множество кусочков морковки, и исчезла.

Лоун страшно удивился - что само по себе очень необычно, потому что его редко что-нибудь интересовало настолько, чтобы он смог удивиться. Еще более необычно - удивление было с оттенком почтительности.