Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)

— На ногах, — нетвердо сообщил Сказкин и уточнил: — Но опираюсь на посох.

— А где именно ты опираешься на посох? Где тебя можно найти и лично поздравить с обмывкой?

— Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.

— Но где-то же ты стоишь! — повысил я голос.

— Это так, — согласился Сказкин. — Кажется, я стою в будке.

— В собачьей? В сторожевой? Или все-таки в телефонной? Какая она, эта будка? Определи.

— Она… — задумался Сказкин. Но определил: — Вертикальная!

— Они все вертикальные! Не торопись, Серп Иванович. Сам знаешь: смотреть мало, надо видеть! — это я льстил Сказкину. — Главное в таких ситуациях это точно определиться. Что там вокруг тебя?

— Стекло и металл! — с гордостью сообщил Сказкин. — Стекло и металл! Правда, стекло битое.

— Ты мне скажи, Серп Иванович, что там находится рядом с твоей будкой, тогда я смогу тебя разыскать. Дай примету, пусть одну, но точную.

— Есть примета! — радостно заорал Сказкин. — Есть!

— Тогда говори!

— Воробей! Воробей на ветке сидит!

— Ну, ну! — поощрил я Сказкина. — Это куст или дерево? Если дерево, то какое?

— Да махусенький воробей! — растроганно кричал Серп Иванович. — Друг природы! Совсем махусенький, его и понять трудно! Но сидит, это точно. И клюв у него как шильце!

— Ты мне еще укажи длину его коготков! — взорвался я.

И правда, услышал:

— Да совсем махусенькие!

«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, — вспомнил я слова древней книги, — все равно следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, все равно следует учиться управлять ими. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, все равно надо учиться не отступать ни в чем. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, все равно следует не пугаться ее!»

Я лежал в пещере, выточенной временем и водой в шлаковой прослойке между двумя древними лавовыми языками, и мне снилось: Серп Иванович варит рисовую кашу. Рис он выменял у Агафона на мои казенные сапоги и спальник. Развариваясь, рис медлительно течет в океан. Край рисового потока злобно надкусывает Краббен и приглядывается к Сказкину. Тогда, пугаясь, Сказкин начинает удирать от Краббена по вязкому краю рисового потока, и я мстительно ору: «Поддай, Сказкин! Шайбу!»

Кто сказал, что Серп не молод?

«Молод, молод…» — шептал я, просыпаясь.

И глядел вниз.

Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные, а то и в чужие воды? Я бы мог спрыгнуть на пляж, добраться до фала и в одно мгновение вознестись на недосягаемый для Краббена гребень кальдеры.

А если он не спит, если он затаился? Если вон та глыба в тени — вовсе не глыба? Если Краббен терпеливо ждет именно такого моего решения, устроившись среди подводных камней?

Малоприятные, пугающие мысли теснились в моей голове, но вот странно — даже пугаясь, я мысленно видел кое-что приятное.

Например музей.

Огромный музей современной природы.

Огромный просторный зал, целиком отведенный всего для одного, зато исключительного экспоната.

Табличка над экспонатом.

«Краббен тихоокеанский.

Единственный известный в наше время вид.

Открыт и отловлен в водах кальдеры Львиная Пасть начальником Пятого Курильского отряда младшим научным сотрудником геологом Т.И.Лужиным и полевым рабочим С.И.Сказкиным».

«Ну да, Сказкиным! — возмутился я. — Трус проклятый!»

И, подумав, перед именем Лужина поставил достаточно высокую научную степень, а имя Сказкина вообще стер.

«Казенный фал и левая гречка, я объясню тебе разницу!»

Очень хотелось есть.

«Конец двадцатого века, — не без удивления подумал я, — а человек, Венец творения, ларь природы, заблокирован в сырой пещере черт знает откуда взявшейся гнусной тварью!»

«Ладно, скоро утро, — утешал я себя. — Рискну. Не может быть, чтобы я не обогнал этого громилу Краббена! Мне же бежать по берегу. А там ухвачусь за фал».

Но даже понятие риска было теперь связано в моем сознании с именем Сказкина.

«Ух, риск! — явственно слышал я довольное уханье Серпа Ивановича. — Люблю риск! Я рисковый!»

Причудливо смешались в моей памяти детали одного из бесконечных рассказов Сказкина о его веселой и рисковой натуре. Израсходованные на бормотуху деньги, оборванные линии электропередачи, заснеженный, завьюженный сахалинский городок Чехов, где в темной баньке сейсмолог Гена Веселое и его помощник Серп Иванович Сказкин поставили осциллограф.

«Буря смешала землю с небом…»

Вьюга крутила уже неделю.

Два раза в день на осциллографе надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумья — где поесть? Столовые в городе давно не работали (из-за вьюги), да Сказкин с Веселовым и не могли явиться в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому что командировочных, все из-за той же вьюги, не получали уже пятнадцать дней.

Пурга…

Кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры и баньки, снятой Веселовым и Сказкиным, как правило, возвращался поздно и навеселе. Будучи холостяком, дядя Гоша все свое свободное время проводил среди таких же простых, как он сам, ребят, по его собственному выражению — за ломберным столиком.

Возвращаясь, дядя Гоша приносил банку консервированной сайры.

Он долго возился над банкой, но все же вскрывал ее и ставил перед псом, жившим у него под кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: «Псам, как шпионам, фосфор необходим. И заметьте, я хоть и беру консервы на рыбокомбинате, но именно беру, а не похищаю! Другой бы попер с комбината красную рыбу, а я сайру беру, всего одну баночку, для Индуса. Сайру бланшированную, но нестандартную. Она все равно в брак идет».

И Сказкин, и Веселое, оба они жаждали нестандартной сайры, даже той, что все равно идет в брак, но дядя Гоша, будучи навеселе, их терзаний не замечал. Скажи ему, он не поверил бы — голодать в наше время!

Дядя Гоша терпеливо ждал, когда пес оближет банку, и после этого сразу гасил свечу.

«Зачем потолок коптить! Потолок не рыба!»

Все ложились.

Сказкин пару раз проверял: не осталось ли чего в баночке у Индуса?

Нет, пес справлялся.

А на робкие намеки, что псу фосфора не хватает, что надо бы для Индуса прихватывать с рыбокомбината не одну, а две баночки, дядя Гоша гордо пояснял: «Одна баночка — это одна, а две баночки — это уже много! Разницу надо знать!»

Он думал и добавлял: «Совесть у человека должна быть светлая и чистая. Как мой дом».