Владислав Виногоров - Повстанец

— Так, брат! — нарочито веселым голосом говорю я. — Сейчас мы с тобой добазаримся, как и что свистеть директору, и попустим дуру Танус.

— Ага, а директор нас за курение…

— За какое курение? — перебиваю я приятеля. — Это мы с тобой знаем, что курили, а директор этого знать не может — он сам курит. Так что ты молчи и поддакивай, а говорить буду я. Не ссы! Выберемся!

Арнус смотрит на меня с явным сомнением. Оно и понятно: одно дело — накручивать одноклассничков, но совсем другое — обводить вокруг пальца директора школы. Маленький он еще, этот Арнус. Маленький и глупый. Доведись бы ему изворачиваться, прикрывая свои и чужие грехи перед командованием, — он бы точно в дисбат залетел. Ладно, сейчас преподадим первый урок.

Мы подходим к кабинету директора. Я, по старой армейской привычке, пытаюсь расправить складки кителя под ремнем, но вовремя спохватываюсь, что на мне хоть и форма, но школьная. А значит, никакого ремня не предусмотрено. Придирчиво оглядываю Арнуса, поправляю на нем скаутский галстук и стучу в двери.

— Разрешите?

— Да! — слышится из-за двери, и в следующую секунду мы окунаемся в клубы густого сигарного дыма — директор школы восседает за своим столом и курит сигару.

— Нас, господин директор, прислала к вам госпожа Танус, — спокойно произношу я и замолкаю. Директор ожидает, что мы начнем каяться в своих грехах или излагать просьбу училки, но я отдаю инициативу ему: пусть задает вопросы!

— И что? — довольно глупо спрашивает директор, отложив сигару в пепельницу.

— И вот мы здесь, — в тон ему отвечаю я. Пусть самостоятельно допытывается, из-за чего мы в его кабинете. Я на самого себя стучать не собираюсь. В армии отучили.

— А из-за чего… г-гм… она вас сюда прислала?

— Вероятно, — нагло заявляю я, — хотела, чтобы мы с вами побеседовали.

— О чем? — недоумевает директор.

— Не знаю, — честно говорю я. — Но формальным поводом послужило наше опоздание на математику.

— Понятно: — Директор пыжится изобразить, что ему все ясно, но на самом деле ему не ясно ничего: из-за обычного опоздания к директору не отправляют. Он глубоко затягивается сигарой и изучающе смотрит на нас. Арнусу откровенно не по себе, но он держится молодцом. Очень неплохо для четырнадцатилетнего мальчишки.

— И что нам теперь делать? — спокойно спрашиваю я, глядя директору в глаза.

— А? — Этот увалень слишком медленно соображает. — Что вам делать? А что вы такое вытворили, что вас сюда прислали?

— Я же говорю: опоздали на урок. А госпожа Танус, даже не потрудившись поинтересоваться причиной опоздания, сразу отправила нас к вам.

— И какова причина? — проявляет интерес директор.

— Мы, наверное, что-то съели на позапрошлой перемене, — говорю я и честно гляжу в глаза директора. — Вот всю прошлую перемену и провели в… туалете. В результате опоздали на урок. А она нас сразу к вам направила, а я, между прочим, снова в туалет хочу!

Директор ошарашен. На него просто жалко смотреть. Он сражен и повержен. Этот школьный чинуша прекрасно понимает, что если это дело дойдет до наших родителей, то будет громадный скандал.

— А в медпункт вы ходили? — осторожно спрашивает он.

— Когда? — искренне удивляюсь я. — И как? Со спущенными штанами?

— Марш сейчас же в медпункт! — выносит вердикт директор. — А с госпожой Танус я сам поговорю.

— Спасибо, — говорю я. — И заодно объясните ей, что мои родители… — мои НАСТОЯЩИЕ родители! — были национальными гвардейцами. А имя мне дали в честь генерала Саниса, героя войны. И если она позволит себе еще один неуважительный отзыв обо мне или о ком-то еще, у кого имя заканчивается на «ис», то я попрошу своего приемного отца подать на нее в суд. А теперь извините, господин директор, но мне надо в туалет.

— Я поговорю с ней, — задумчиво произносит ошарашенный директор. — Идите. После… э-э-э… зайдете в медпункт. Я поговорю с медсестрой — если вы отравились, то вас освободят сегодня от уроков.

— Еще раз спасибо, — совершенно искренне говорю я и, подхватив полуживого, позеленевшего от страха Арнуса, покидаю кабинет.

Отойдя на достаточное расстояние от прокуренного кабинета директора, я начинаю откровенно веселиться. Арнус рад бы принять в этом веселье участие, но его все еще душит страх. Его надо как-то приободрить.

— Ты — молодец! — почти искренне говорю я. — Держался великолепно. И очень вовремя изобразил, что тебе плохо.

— Мне на самом деле плохо, — жалобно стонет Арнус. — Я чуть от страха в штаны не навалил.

— Учись, — покровительственно бросаю я. — А теперь — в медпункт. Там получаем освобождение от уроков и — гулять!

Мы сидим на поваленном дереве и курим. Старое еврейское кладбище, на месте которого находится наша школа, уже много лет назад ликвидировано. Школьные постройки не съели всей территории, и на оставшихся нескольких гектарах городские власти попытались разбить парк. Чахлые тоненькие деревца выглядят убого. Дорожки никто и не думал прокладывать, и вся местность напоминает скорее заросшее травой и кустиками место чудовищного взрыва: то тут, то там из травы торчат разбитые и целые могильные плиты. Место не самое красивое в городе, но нам здесь нравится. Я не спеша затягиваюсь сигаретой и выпускаю через нос две толстых струи дыма. Арнус пытается последовать моему примеру, но только кашляет — курит он совсем недавно, и его организм еще не привык к табачному дыму.

Пригревает солнышко, и нам откровенно хорошо. Я ловлю эти минуты тишины и спокойствия, пытаясь растянуть их, но знаю, что скоро опять надо будет возвращаться к людям. Желания это делать нет никакого. Как и в детстве… в том, в первом… Или как это назвать? Арнусу сейчас не до таких мыслей. Он героически пыжится повторить мой опыт по выпусканию дыма через нос. Счастливый ребенок! Никаких забот, кроме повторения какой-то очередной глупости за кем-то другим. С другой стороны: а у меня какие заботы? Поотлынивать от уроков? Сделать пакость дуре математичке? Нечего сказать — серьезные дела! Я улыбаюсь и блаженно потягиваюсь. Солнышко уже припекает — сиди и грейся. Абсолютно ничего делать не хочется. Идти тоже никуда не хочется. Справлять свой-чужой день рождения тоже не хочется… А хочется сидеть на поваленном дереве, которое лежит в небольшом овражке на бывшем еврейском кладбище, медленно покуривать дешевую сигарету и ни о чем не заботиться: в такие дни кажется, что все решится само, без твоего участия, только и надо, что немного подождать. Я прекрасно знаю, что так не бывает, но моя лень пересиливает все остальные поползновения. Так что вместо задуманного похода к речке мы с Арнусом продолжаем нежиться на солнышке. Весна для меня как-то плавно переходит из состояния кипучей энергии в состояние полной умиротворенности, и уже ничего не надо. Может, это и есть нирвана? Тогда почему я не буддист? Если они стремятся к такому состоянию и потом в него попадают, то это достойно подражания… Ага! Сейчас! То есть подставить брюхо солнцу и расслабить булки? Что происходит с теми, кто расслабляет булки, я знаю — их имеют. Причем как раз промеж расслабленных булок. Я резко вскакиваю и повелительно смотрю на Арнуса. Он сразу начинает делать кучу бесполезных движений, но затем тоже поднимается. Расслабуха закончена: у нас на сегодня весьма обширная программа действий.