Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Нет, ломиться напрямик нельзя.

Но и оставить так нельзя: трудно себе представить, как он будет обходиться без Витьки. Конечно, он говорил Лене; но это была, так сказать, риторическая фигура, этого не следовало понимать буквально…

Волгин почувствовал, что от презрения к самому себе на душе становится мутно. Однако презирай, не презирай себя, это ничего не меняло, и просто так, сразу, отказаться от Витьки он не мог. Столько труда вложил Волгин в этого парня, столько идей высказал ему – в первую очередь ему! – столько надежд связывал с ним – видел его наследником научного, интеллектуального имущества (Волгин хотел было добавить «и морального», но отчего-то запнулся даже в мыслях), – и вдруг ни с того ни с сего послать этого мальчишку в Дальнюю, а что такое Дальняя, Волгин знал, и не ведать, дождешься ли его оттуда: Дальняя – не на месяц и не на год, а на годы, а то и навсегда. Как у Маркуса, у Бухори…

Нет, Витька не уйдет. И не уйдет – по своему желанию. Сам не захочет. Или… или заболеет. Тяжело. Надолго? Нет: «Вега», по его словам, стартует завтра, а уж когда она отчалит, ее не догонишь. То, что корабли Дальней приходят на Землю нечасто, имеет, оказывается, и свои хорошие стороны… Все очень просто: для начала…

Для начала он подошел к интеркому.

– Как там наш Василий?

– Спит, – ответили ему. – Просыпаться не собирается.

– Ясно. А состояние?

– Показатели в норме.

– Ну, замечательно, – сказал он, кончая разговор.

Значит, как пока можно судить, вмешательство никакого вреда коту не причинило. Конечно, это еще не значит, что не причинит и человеку. Но ведь здесь речь идет не о столь грубом вмешательстве, а лишь… Лишь о чем? Нет, на болезнь решиться трудно. Не надо: она и сама по себе опасна, даже без вмешательства. А вот чуть-чуть пройтись резиночкой по памяти, не по врожденной, а по благоприобретенной, по самым верхам, чтобы только память сегодняшнюю стереть – и все в порядке. Парень проснется, не помня о Дальней ничего. А уж Волгин позаботится, чтобы никто не смог напомнить ему… Работа предстоит не то что ювелирная – ювелир тут покажется каменотесом, – но не работы же бояться Волгину!

– Ну ладно, – сказал он мирно. – Поспорили, и хватит. Хочешь в космос – мотай. Дуй, дуй, возражать не стану. Но сегодня-то еще поработаем?

– Ну конечно, – радостно сказал Витька.

– Испытаем стол, погоняем аппаратуру…

Витька кивнул. Они вышли в лабораторию. Стол стоял на своем месте, неуклюжий конус нависал над ним, толстые кабели тянулись от него к решающим устройствам, скрытым за облицовкой стен. Витька ждал распоряжений, в его глазах была готовность сделать все – и в благодарность за волгинское решение, и потому, что в последний раз… Волгин не стал смотреть Витьке в глаза. Он деловито заложил в приемник Витькины карты, захлопнул крышку и сказал:

– Сначала проверим точность углубления, остроту, фокусировку…

Это и в самом деле надо было проверить: собачий стол давно отрегулирован, а этот – новый.

– Я лягу, – сказал Витька.

– Ложись.

Захваты туго, как полагается, обхватили Витьку, зафиксировали его положение так, что он при всем желании не смог бы пошевелиться. Так и полагалось. Волгин отошел к пульту.

– Не бойся: я вхолостую.

– А чего мне бояться, – сказал Витька. – Я же не женщина, у меня все равно никто не родится.

Он засмеялся, и Волгин заставил себя улыбнуться. Затем накатил экран и включил. Мозг. Глубже. Левее, левее… сейчас совпадет с картой этого уровня, с ответной… стоп!

Но конус и сам остановился, как только отметка совпала.

Волгин взглянул на Витьку. Парень смотрел наискось – в потолок, моргал и улыбался. Думал он явно не об эксперименте, и это придало Волгину решимости, которую он уже начал было терять.

– Значит, так, – сказал Волгин и протянул руку к выключателю конуса.

Что позади открылась дверь, он даже не почувствовал, а увидел всею спиною, и обернулся, радуясь возможности излить на кого попало всю наконец-то вскипевшую в нем ярость.

– Кто смеет во время эксперимента… – начал он высоким, резким голосом, указывая пальцем на дверь, пока речь еще не успела дойти до этой, заключительной части. – Кто…

Вошедший остановился, но не испугался, а сказал:

– Это я.

13

Ветер размашисто бил в окна, и упругие стекла едва слышно гудели. Волгину захотелось распахнуть рамы и впустить в комнату этот мощный и дружеский ветер. Но все окна были сейчас намертво заблокированы; чтобы кому-нибудь, по рассеянности, не вздумалось полететь в такую погоду.

А ветер был нужен, потому что, как припомнилось вдруг, они никогда не разговаривали в тишине, в покое. За бортами кораблей, за непроницаемыми колпаками разведывательных станций когда-то бушевали ураганы иных планет. Но здесь была Земля, да и другими были их личные эпохи.

– Я не видел тебя сто лет, – сказал гость. – Или больше?

Волгин шагал по кабинету, беря и вновь ставя на место разные ненужные безделушки: устарелый микрофильмоскоп, кусок озодиона с Пенелопы, древний индикатор связи… Волгину всегда было жаль расставаться с привычными вещами и, по мере появления новых, они переселялись на специально для этого предназначенный столик в углу. Иногда ему нравилось перебирать их и вспоминать то, что было связано с каждой вещью. Например, кусок озодиона до сих пор сохранил странный запах планеты…

Волгин осторожно положил его на место, и мускульное ощущение подсказало ему, что когда-то это уже было: и они вдвоем, и это осторожное движение руки с камнем, и ветер, отступающий и с разбега снова таранящий прозрачную стену… Волгин отрицательно покачал головой и тотчас же вспомнил: да, было. На Галатее, в пятьдесят пятом году, то ли в пятьдесят шестом. Бесновалась песчаная буря, и надо было в конце концов разобраться с предположением о наличии в этом песке особых форм бактериальной флоры, активной именно в песке и именно в летящем. Она пожирала все металлопласты, в состав которых входил ванадий. После каждой песчаной бури все детали из этого материала наперебой вылетали из строя, хотя сам по себе песок при любой скорости не мог бы одолеть их: на борьбу с ураганным песком металлопласты и были рассчитаны.

Обнаружить эту микрофлору можно было, лишь выйдя из станции во время бури. Маркус первым решился на этот сумасшедший, никем не разрешенный опыт – и не вернулся. Искать его было бесполезно, но Волгин все же повторил опыт и даже пытался объединить его с поисками. Волгину повезло куда больше: буря улеглась, когда не прошло еще и двух часов с момента его выхода, и его нашли в изъеденном скафандре, но еще дышавшего – правда, воздухом Пенелопы, что уже само по себе здоровья не прибавляло. Этим и завершилась для него работа в Дальней разведке, как и любая другая работа вне Земли. Да и на Землю он тогда только чудом возвратился. Так это было, да… Но работа нашлась и на Земле, страсть к рискованным экспериментам не прошла. А о том, что никакой микрофлоры не было, а были реакции, протекавшие в ураганном песке вовсе не так, как в лаборатории, Волгин узнал гораздо позже из краткого сообщения, где даже не было сказано, кому из химиков это удалось установить, Маркус тоже был химик. Но он не вернулся.