Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Обнаружить эту микрофлору можно было, лишь выйдя из станции во время бури. Маркус первым решился на этот сумасшедший, никем не разрешенный опыт – и не вернулся. Искать его было бесполезно, но Волгин все же повторил опыт и даже пытался объединить его с поисками. Волгину повезло куда больше: буря улеглась, когда не прошло еще и двух часов с момента его выхода, и его нашли в изъеденном скафандре, но еще дышавшего – правда, воздухом Пенелопы, что уже само по себе здоровья не прибавляло. Этим и завершилась для него работа в Дальней разведке, как и любая другая работа вне Земли. Да и на Землю он тогда только чудом возвратился. Так это было, да… Но работа нашлась и на Земле, страсть к рискованным экспериментам не прошла. А о том, что никакой микрофлоры не было, а были реакции, протекавшие в ураганном песке вовсе не так, как в лаборатории, Волгин узнал гораздо позже из краткого сообщения, где даже не было сказано, кому из химиков это удалось установить, Маркус тоже был химик. Но он не вернулся.

– Давно это было, – сказал Волгин.

– Давно, – согласился Маркус. – И, кстати, не совсем точно. Мне как раз повезло больше: я сразу угодил в щель, и потом меня оттуда спокойно вытащили. Но ты этого уже не видел. Я, конечно, перетрусил, но в щели было очень удобно заниматься проверкой этого предположения, чем я и развлекся… Не стрясись с тобой беды, ты не хоронил бы меня даже мысленно.

– Но как могло получиться, что за все эти годы я ничего не слышал о тебе? Я ведь так часто вспоминал…

– Не сомневаюсь в этом. Но, по-видимому, на все есть причины; наверное, тебе хватало воспоминаний и уверенности в том, что все произошло именно так, как тебе представлялось.

– Откровенно говоря, мне не очень хотелось растравлять рану.

– Это одно и то же. А что касается нас, то мы нашли твой след не сразу: в первое время пребывания на Земле ты не сидел на месте. И еще одна причина была…

– Интересно…

– Эти первые годы были у тебя, мне кажется, счастливыми.

– Ты говоришь о Лене?

– Ты догадлив.

– Да, это были хорошие годы.

– Тем хуже казались они мне, Волгин. Видишь, я не скрываю.

– Вот что, – протянул Волгин. – Впрочем, я всегда догадывался…

– Всегда – в этом я сомневаюсь. Но к чему этот разговор?

– Пожалуй, ты прав… Значит, ты до сих пор в Дальней?

– Я до сих пор в Дальней.

– Видимо, я забываю голоса. Даже твой, хотя его-то, казалось, не забуду никогда.

– С голосом – не твоя вина. Кое-что у меня было попорчено, мне подремонтировали. Разведчики нашего возраста часто состоят наполовину из протезов.

– Но душа остается той же.

– Да, ум и сердце.

– Куда вы сейчас забрались? Вести от вас приходят редко…

– Забрались? Далеко. А ты?

– Я тоже не терял времени.

– Твой парень рассказывал. Да, в общем, мы все время в курсе дела. Что мы были бы за разведчики, если, уходя вдаль, теряли бы из виду свою планету? Помнишь: «Дальняя разведка – не профессия, даже не призвание; это – форма жизни». И в этой жизни полагается помнить о друзьях.

– Ладно, вот, кстати, о парне: ты забираешь его? Почему, зачем?

– Пусть он увидит это, пусть поживет там. Тогда он сможет решить, должен ли и вправе ли он делать то, к чему ты его готовишь.

– А у тебя, например, разве возникают сомнения в необходимости того, чем я занимаюсь?

Голос Волгина напрягся; Маркус улыбнулся.

– Нет, я не сомневаюсь.

– Вот видишь!

– Подожди. Я не сомневаюсь в том, что это просто-напросто не нужно.

Волгин помолчал. Потом переспросил:

– Ка-ак?

– Не нужно, друг мой. Это лишнее.

Волгин усмехнулся.

– Ну да, я и забыл… Утром я нечаянно слышал ваш разговор; ты стал приверженцем рамаков, конечно.

– Ничуть. Я им не симпатизирую. Нет, совершенно серьезно.

– Но в таком случае я не понимаю…

– Сейчас поймешь. Конечно, человеку, летавшему столько, сколько пришлось любому из нас, не хочется уступать место каким-то гомункулам, как бы они ни были совершенны, тем более что я абсолютно уверен в том, что мы и сами, без них, справимся с задачей.

– Так же и я считаю. Но…

– Помолчи, дай досказать. Да, здесь мы с тобой солидарны. Но разве то, что исповедуешь ты, не тот же рамакизм – только под другим соусом?

Поджав губы, Волгин отрицательно покачал головой.

– Ты просто не понял, Маркус.

– Я отлично понял, а вот ты, боюсь, не сознаешь всего. Мы с тобой в принципе не хотим рамаков потому, что они не люди. Так?

– Ну правильно.

– А те, за кого ратуешь ты, они будут людьми?

– То есть как?

– Что такое человек? Это, я думаю, не только внешность, и не только физиологическое тождество с нами. Человек – это сумма всех качеств, и физических, и психических, и в том числе тех, которых ты хочешь его лишить: той же унаследованной памяти, памяти предков. Той же тоски по Земле, короче говоря. Ты отнимешь эту тоску, эту любовь к своей планете, к своим корням. А ты представляешь, что останется? Я – нет, и ты тоже не знаешь, и даже лучшая из наших машин не даст тебе точного предсказания. Но уже сейчас можно сказать одно: это не будут люди. Так при чем тут, Волгин, твоя забота о людях, если ты уже в самом начале хочешь освободиться от них и действовать при помощи кого-то другого – тоже, быть может, рамаков, только не кристаллических, а человекоподобных? Боюсь, что поиск слишком увлек тебя и ты перестал думать об остальном.

– А я боюсь, что это ты забираешься куда-то, слишком уж далеко. И, скажу откровенно, от тебя меньше всего ожидал этого. Потому что кто-кто, а ты-то знаешь, во что иногда обходится освоение космоса людьми, со всеми их слабостями, с этой самой тоской, со следующей за ней неуравновешенностью, со всем тем… Да что говорить! Я думаю прежде всего о завоевании космоса, которое становится все более неотложной задачей, а ты…

– Погоди. Ты думаешь о завоевании космоса, очень хорошо. Но для чего?

– Для чего я думаю?

– Не хитри.

– Я-то не хитрю. Но вот ты, я вижу, стал настоящим оратором.

– Да, мне доставляет удовольствие слышать свой голос. Тот, которым наградили меня медики. Приятный тембр, правда?

– Исключительно.

– Но давай уж договорим до конца. Ты не ответил мне: для чего же, по-твоему, само завоевание космоса?

– Ну, ясно же: для расселения, для распространения…

– Так отвечают в школе. Но не кажется ли тебе, Волгин, что завоевание космоса в первую очередь нужно для того, чтобы человек все больше очеловечивался? Чтобы, в непрерывной борьбе с самим собой в первую очередь поднимался все выше? Ведь, когда мы думаем, что боремся с природой, мы в первую очередь все равно боремся с собой – за себя: со своей ленью и трусостью, нерешительностью и отсутствием организованности, и неумелостью, и отсутствием подлинного коллективизма, и еще многим… Преодоление всего этого достается нам нелегко; но, преодолевая каждый из этих недостатков, мы приобретаем новые, неисчезающие моральные ценности, мы становимся выше самих же себя – вчерашних. А что приобретет человек в результате того, что минуту или час полежит под твоим аппаратом? Ты хочешь отнять у него память предков, так? Браво, Волгин, великий ученый! А потом тебе покажется, что надо отнять и его личную память – если она вдруг в чем-то начнет мешать.