Многократор - Художник Её Высочества

В общем, картин этих он написал семь штук, а потом отлеживался полгода. Дружок Иван, когда увидел серию, натурально упал в обморок, а оклемавшись, натравил старикашку, оказавшегося легендарным коллекционером и вампиром, высасывающим души живописцев. С другой стороны, он избавился от картин с облегчением. Смотреть на них было не по себе, сразу хотелось поесть сырого мяса, может быть, даже человеческого. Тем более не стояло речи сфотографировать картины для отчётности. Степан потом в газете прочитал об ограблении: коллекционер исчез вместе с картинами, возбуждено уголовное дело, но до сих пор никаких следов.

— Ты их продал ему?

— Убей бедного! Все семь штук. Но не за деньги, а за мешок из-под картошки отличнейших красок. За деньги их продавать было бы тоже самое, что обменивать кольцо Клеопатры на колонну грузовиков до горизонта с ливерной колбасой.

— Не совсем понимаю, дорогой, почему эти картины отразились тебе в метафизическом зеркале. Святочные гадания при свечах?

— Да, забыл сказать главное. Я их писал в темноте.

— То есть..? В какой ещё темноте?

Понятное дело, в абсолютной. Каждый раз приходилось по полдня завешивать окна чем попало, чтоб ни один фотон не просочился бы. Любая муха, случайно попавшая в этот момент в помещение, сошла бы с ума и погибла там, не найдя дорогу наружу. Порой казалось, к концу работы, что висит в пустоте и звезды вокруг уже давно погасли или взорвались, или сжались в черные дыры. Порой даже переставал понимать, где верх и низ, не говоря уже о том, в какой стороне находится холст.

— Сумасшедствие какое! Ох не прост ты, человечек! Однако прервемся по поводу сверхчувственных принципов. Есть что-нибудь острое, ленточки разрезать? Или перегрызи.

— Вау! Мечта пуха. Его из воздуха взбили что ли, родного?

— Хорош торт? Спецзаказ для нас с тобой.

— А что за дырка в середине?

— Это тоже метафизическое отверстие, через которое душа прекрасной бабочкой улетит на небо. Не хлопай глазами, красота моя, одевай на себя.

— Кого… чего?

— Кого-чего… Метафизическое отверстие. Как я его обожаю!

Степан дёрнул плечиками.

— Кажется, я знаю, почему черепаху Тортилу назвали Тортилой. Панцырь — в кладовку, на спину — шикарный торт. Рецепт такой: два яйца, стакан сахара, стакан грецких орехов, стакан изюма, стакан муки, соды на кончике ножа. Заранее промыть изюм, растереть яйца с сахаром… ну, Пё-о-орл, вам только сахару не хватает… Умоляю-у-у, отпустите метафизика…

Черноглазый Аграрий, Чагатайский Автохтон: Послющай, Зоя, ти видищь того чэловэка? Да вон, с ящиком.

Химическая Блондинка: Парень с этюдником, что ли?

ЧАЧА: Он. Пачиму он сыел свою розу?

ХБ: А он съел?

ЧАЧА: Клянусь мамой, он сыел! Эта прутик у него в руках биль роза!

ХБ: Может быть, у него каких-то телец не хватает?

ЧАЧА: Каких тэлец, Зоя?! Смотри, он что час дэлает?

ХБ: Кажется, обкусывает шипы… И выплевывает.

ЧАЧА: Скажи мнэ, здеся всэ идят сырыи розы, которые мы парадаём?

ХБ: Больной какой-то. Ну его! Айда в «Мак-Дональдс». Мы-то с тобой в полном ажуре.

ЧАЧА: Но мнэ хочэца знать, что он собираитца дэлать с палочкой? Смищной Москва! Айда.

Несмотря на обязанность оставлять в предмете идеальную красоту, делать это не хочется. И по большому счёту, невозможно. Художник в поисках идеала, отсекающий уродство, и художник, выставляющий идеальное уродство, оба смешны. Позади естественной видимости явлений нет четкости. Пусть венценосный гурман наслаждается, помня о том, что может быть отравлен в любую минуту забежавшим в поварню народом. Вопрос баланса — настоящий творческий метод. Изворотливость эквилибриста как раз позволяет увидеть в корове, мирно пасущейся на лугу, бешеную пляску электронов. Точно так художники, мечтающие попасть в тайный храм духа (попадали единицы, избранники Меркурия), приноравливались жить на проволоке, кто сколько сможет, или чаще повисали на ней на одном-двух пальцах. Примером тому любой музей. Когда выдерживаешь заигрывание с твоим сердцем, вместилищем разума, множества картин, начинаешь видеть свет там, где нет каких-то особенных эффектных замесов, мастерски выписанных иллюзорных плоскостей и останавливаешься перед Рембрандтом, скребёшь в затылке, пучишь глаза с мишурой, чмокаешь с досадой ртом, не понимая, почему вдруг свет идет от его «Старика в красном», а, скажем, не от «Прекрасной Зелии» Энгра. Или, продолжая ряд: возвращаясь из музея домой, прослушивая в троллейбусе на плеере минорную прелюдию Шопена (какая извращенная комбинация — минорная прелюдия на плеере, и в троллейбусе), — понимаешь, что и от неё идет свет, а от шубертовского «Скерцо N 1» возникает только желание проскакать синкопом вдоль сидений в жанре танцевального агитплаката, прижимая к животу сетку с картошкой, которую успел купить между «Прекрасной Зелией» и «Скерцо N 1». Между «Стариком в красном» и прелюдией Шопена возможны только яблоки.

«Другими словами, я люблю писать картины, гадом буду, если вру! Так же: ненавижу, блядский род! Точнее: заканчиваешь это дерьмо — отчего наслаждение разливается по членам гангреной. Главное, не знать, что миссия невыполнима и сделать.»

После того как большинство художников изгоняли из храма Меркурия, они теряли память, забывая молебен. Таково условие: никакой почтенной старости. Ждём запах изо рта и положенную награду — злокачественный маразм.

Паникёр-дядька зарезал щенков, надеясь вылечить лечебным мясом свой несуществующий туберкулез. Потушил мясо, положил в холодильник. Они со студентками его ели, ничего не подозревая, тут как на грех явился дядька и, нахохотавшись, завыл по-собачьи. Девушки в шоке, но еще в более кошмарном состоянии оказались после сообщения, чем заедали сладенький «Кагор». Болгарка Вселизана после этого вообще стала вегетарианкой.

Общество верит схемам. Проповеди попов и политиков — натуральная ложь. Подсчитано: в день человек лжёт от 20 до 50 раз. И не потому, что он дрянь, комфортнее жить, из христианских соображений также. Писатели зомбируют, художники, наконец. Поздоровавшись с ними за руку — пересчитай пальцы. Люди живут по всунутой им в головенки программе с наслаждением обезьяны, имеющей вволю бананов и самок. Степана Бумажного воротит от мысли, что угораздит обмануться (вспомнить рыдающих мужчин 1953 года), возьмётся жевать и глотать из того, что народу швыряют вниз. Народ сожрёт всё и будет делать всё, что прикажет фюрер. Прикажут регулировщику заменить дерижёра — заменит. Прикажут одинственному человеку в ряд встать — встанет. А так как разбираться со всеми этими собачьими тушенками нет никакой возможности, значит, остается только отгородиться оксидной лазурью. Оксидная лазурь — знаете ли, ботаника небес, ля бемоль, клистир чистой амброзией. Наслаждение! Палитру под голову, ноги на скрипку — и замер-умер.