Майкл Флинн - Эйфельхайм: город-призрак

— Уместно, но, вероятно, слишком легковесно. Когда ты вернешься, дай вороному сена, но не загоняй в стойло. Я должен позаботиться о других животных. — Он повернулся, замер в нерешительности, затем развел руки в стороны. — Мы с тобой можем больше не увидеться.

Дитрих обнял его:

— Мы встретимся, если Господь наградит нас сообразно желанию наших сердец.

— А не по нашим заслугам! Ха-ха. Итак, мы расстаемся шутя. Что еще остается человеку среди стольких горестей?

Поначалу Дитрих не заметил Макса, только услышал громкое жужжание мух на летнем солнцепеке. Пастор сгорбился и сполз со спины коня, аккуратно привязав его к стоящему поблизости дубу. Вытащив носовой платок, нарвал в него цветов и растер, надушив тряпицу их ароматом, прежде чем завязать ее на лице. Отломал ветку у орешника и, используя ее как веник, помахал над телом сержанта, разгоняя собравшихся к обеду насекомых. Затем, стараясь отключить эмоции и чувства, осмотрел бренные останки своего друга.

Анатомы Болоньи и Падуи изучали трупы, высушенные на солнце, поглощенные землей или утонувшие в реке, но Дитрих не думал, чтобы они когда-нибудь работали с телом в подобном состоянии. Священника вырвало прямо на него, еще одно оскорбление давно умершего человека. Отдышавшись и освежив «цветочную повязку», Дитрих убедился в том, что заметил прежде. Макса закололи в спину. Его куртка была разорвана в районе почек, и из раны натекла большая лужа крови. Он упал лицом вперед, вытаскивая квиллон, его правая рука сжимала мертвой хваткой рукоять длинного кинжала, а лезвие было наполовину вытащено из ножен.

Дитрих взобрался на камень неподалеку — глыбу, которая бессчетное количество лет назад сорвалась с кручи наверху. Здесь он заплакал — по Максу, по Лоренцу, по Гервигу Одноглазому и всем остальным.

Пастор вернулся в госпиталь после вечерни. Какое-то время наблюдал за тем, как Ганс, Иоахим и остальные ходили между страдальцами, прикладывая намоченные холодные тряпки к пылающим лбам, вливая по ложечке пищу в безразличные рты, промывая повязки на язвах в бадьях с горячей мыльной водой и раскладывая их сушиться — практика, рекомендованная Гуго из Лукки и другими.

Наконец, Дитрих вошел внутрь. Неподалеку Грегор присматривал за своим больным сыном, бормоча:

— Все говорят, у него мое лицо. Может, это и так, когда он бодрствует и пытается походить на меня; но когда спит, то вспоминает, что был ее первенцем, и тогда ее тень проступает передо мной изнутри его сердца. — Он помолчал. — Я должен присмотреть за Сейбке. Они дрались. Боролись друг с другом, словно два медвежонка. — Грегор вытянул шею. — Грегерль не был набожным мальчиком. Он потешался над Церковью, хотя я и бранил его.

— То Промысел Божий, не наш, и Господь вершит не из мелочной злобы, а из безграничной любви.

Грегор обвел взглядом кузницу:

— Безграничная любовь. Вот это она?

— Это не утешает, — вставил Ганс, — но мы, крэнки, давно знаем. Мир не может быть устроен иначе, чтобы нести в себе жизнь. Это все… числа. Сила уз, связывающих атомы вместе; сила… эссенции elektronik; притяжение материи… А! — Он махнул рукой. — Фразы в голове блуждают, это не мое призвание. Мы доказали, что эти числа не могли быть другими. Малейшее изменение, и мир бы не возник. Все происходящее следует им: небо и звезды, солнце и луна, растения, животные и «маленькие жизни».

— «Бог все расположил, — процитировал Дитрих Книгу премудрости Соломона, — мерою, числом и весом».[269]

— Doch. И из этих чисел происходят также болезни и страдания, смерть и чума. Однако если бы господин-на-небе устроил мир иначе, в нем бы вообще не нашлось места жизни.

Пастор вспомнил, как мастер Буридан сравнивал мир с огромными часами, когда-то Господь завел их, и теперь они шли сами по себе.

— Ты прав, монстр, — подвел итог Грегор. — Это не утешает.

Крэнкерин Элоиза умерла на следующий день. Ганс и Ульф отнесли ее тело в церковь и положили на скамью, приготовленную Иоахимом. Позже Дитрих оставил их одних, уже смирившись с их обрядами. По прошествии времени Ганс поднес флягу к окну.

— Вот сколько всего осталось дней, — сказал он, показывая уровень пальцем. — Я не останусь с вами до самого конца.

— Но когда все кончится, мы снова увидимся, — сказал ему Дитрих.

— Возможно, — согласился крэнк. Он осторожно поставил сосуд на полку, затем вышел.

Дитрих последовал за ним и обнаружил его на краю скалы, где тот любил сидеть. Пастор опустился на траву рядом. Его ноги ныли, и он принялся массировать голени. Внизу тени удлинялись в лучах заходящего солнца, а небо на востоке уже потемнело до цвета синего кобальта. Ганс вытянул левую руку, указав на Ульфа.

Дитрих обратил взгляд вслед за его жестом в сторону поросших бурьяном озимых полей, где стоял, раскинув руки, пришелец. Его тень на бороздах лежала подобно копью рыцаря, изломанная неровностью растений и земли.

— Он принял позу Распятого!

Ганс пришлепнул губами:

— Вероятно. Господин-с-неба часто принимает причудливые очертания. Но посмотри, как он обращает свою шею вверх. Он приглашает Пикирующего забрать его жизнь. Это давняя традиция, ее практикуют среди народа Ульфа на их далеком острове в Восточном море штормов. Народ Готфрида и мой одинаково считаем ее глупой и пустой, а народ Пастушки пытался покорить предков Ульфа. И правда, этот обычай давно вышел из практики, даже на Большом острове; но во времена опасности человек может воззвать к обычаям прародителей и встать напоказ в чистом поле.

Ганс привстал, зашатался и едва не свалился со скалы. Дитрих поймал его за руку и оттащил на безопасное расстояние. Крэнк засмеялся:

— Эх! Какой был бы недостойный конец! Пусть уж лучше заберет Пикирующий, чем случайно свалиться из-за собственной неуклюжести, хотя лично я предпочел бы тихо скончаться во сне. А! Что это?

Один из выпущенных Манфредом соколов опустился на вытянутую руку Ульфа! Птица отвесно спикировала, и Дитрих с Гансом услышали ее далекий крик. Но, не получив привычного лакомства, она расправила крылья и снова воспарила в вышину, где сделала еще три круга, прежде чем улететь.

Ганс внезапно упал навзничь и обхватил колени, раскрыв свои боковые челюсти. Далеко в поле Ульф подпрыгнул высоко в воздух на манер танца крэнков. Пастор в замешательстве переводил взгляд с одного на другого.

Ганс поднялся, рассеянно отряхнул с кожаных штанов траву и грязь, сказав:

— Ульф теперь примет крещение. Пикирующий пощадил его. А если Он может проявить милосердие, то почему бы не принести присягу самому господину милосердия?