Герман Маринин - Одержимые злом

- Ну и мастер же вы ругаться! Много вы мне наговорили хороших слов в день смерти Капсукаса.

Он произносил слова с заметным немецким акцентом. Впрочем, его можно было принять и за шведа, и за датчанина. Судя по внешности, этому человеку было не больше тридцати лет. Его лицо с твердо очерченными линиями напоминало каменную маску; четырехугольный, давно небритый подбородок выдавался вперед, в серых глазах застыло такое подозрительное, настороженное выражение, какое бывает у хищных животных, выслеживающих добычу.

Невольно бросалась в глаза огромная рука, в которой он держал фуражку; длинные узловатые пальцы быстро перебирали суконный околыш, и казалось, что эта нервная, необыкновенно подвижная кисть принадлежит другому человеку или живет своей особой жизнью, как самостоятельное существо.

- Как вас зовут? - спросил резким голосом Гул.

Убийца пожал плечами.

- Полагаю, что знакомство со мной не доставит вам особого удовольствия, да и к чему вся эта комедия суда? Моя игра проиграна, и следовательно мне остается только уплатить долг.

Дерзость и смелость этого человека меня поражали не менее, чем Гула. И только Циранкевич, стоявший с револьвером у двери, сохранял спокойное и суровое выражение.

- Почему вы совершили эти убийства?

- Потому что вас всех и особенно капитана Циранкевича я считаю самыми опасными людьми на всем земном шаре! - В серых глазах убийцы сверкнуло злобное выражение. - Да и что же вас приводит в негодование? Вы гениальный ученый, но, как часто бывает с гениями и детьми, не понимаете самых простых вещей! Вас возмущает убийство двух человек, из которых один собирался сжечь всю землю, а другой хотел перевернуть вверх дном жизнь людей. Или что вы скажете о капитане, который при помощи радионита мечтает отправить на тот свет четвертую часть населения обоих полушарий? Мы, кажется, тут все, за исключением шофера и журналиста, свободны от всяких предрассудков.

- Вы его видели, - сказал Циранкевич, - и теперь мы окончим то, что начали в одном из помещений верхнего этажа.

Пальцы человека в охотничьей куртке забегали еще быстрее, ощупывая фуражку, но лицо оставалось неподвижным.

- Это и мое мнение, - бросил он. - Как бывший офицер, я могу надеяться, что дело будет покончено одним выстрелом.

Капитан утвердительно кивнул головой.

- Надеюсь, больше говорить не о чем. Идем! - И, подняв револьвер, Циранкевич пропустил мимо себя преступника.

На пороге последний на минуту остановился.

- У вас есть еще один враг, более опасный, чем я. Не знаю, дьявол он или человек, но берегитесь, Гул... Вы все стоите так же близко к концу, как и я!

С этими словами он вышел из комнаты и медленно по диагонали пошел через квадратный зал в ту сторону, где чуть заметно белели окна, пропуская слабый свет звезд. Стоя в дверях, я видел, как на каменных плитах загорались мерцающие огненно-желтые пятна, быстро принимавшие голубоватый фантастический оттенок.

- Раз, два, три... четыре!.. - шепотом считал Гинтарас, и когда сказал "семь", - прогремел выстрел, и следы разом оборвались среди пустынного зала.

В моей старой записной книжке я нашел несколько строчек о последних трех днях моего пребывания в лаборатории Гула. Ниже я помещаю эти заметки.

"27-го мая. У меня только одна мысль и одно желание: скорее бежать отсюда! Циранкевич сказал, что мы уезжаем через пять дней, но даже и этот срок кажется мне бесконечным. Сегодня утром я едва не поддался искушению уехать в Тракай с каким-то автомобилистом, который при помощи Гинтараса починял свою машину у ворот монастыря. Остается еще сто двенадцать часов! Не знаю, чем наполнить это время, так как Гул и Циранкевич по целым дням остаются в лаборатории, а я, по просьбе профессора, который стал до крайности подозрительным и все чего-то боится, должен безотлучно сидеть в библиотеке, сохраняя от невидимого врага его драгоценные записки. Меня возмущает уверенность Гула, что все люди должны считать за величайшую честь участвовать в его трудах над радионитом. Он убежден, кажется, что я должен считать себя очень счастливым, волей-неволей служа этому демону разрушения.

28-го мая. Наконец я увидел или, вернее, услышал того неуловимого врага Гула, о котором говорил убийца наших товарищей. Впрочем, может быть, это была галлюцинация. Я не знаю, я ничего не знаю. Новая наука, чудесное открытие Гула, его распадающаяся материя для меня так же непонятны и непостижимы, как и таинственное, жуткое прошлое, которое смотрит из всех углов этого здания, построенного из камней и мрака, окутанного серой пылью, в которой все исчезает, и в которую все возвращается.

Сегодня за обедом я вспомнил, что забыл свой портсигар в лаборатории, и спустился за ним в эту "колыбель радионита", как Гул называет подвал. На рабочем столе профессора мерцал синеватый свет радиоактивной лампы, похожий на свет яркой звезды в морозную ночь. Можно было усилить его до блеска солнца, но я не знал, как это сделать. Печальный серый сумрак сгущался в углах, не позволяя ничего различить в десяти шагах. Неожиданно я услышал тихий мелодический звук задетой кем-то посуды.

- Кто там? - дрожащим голосом спросил я, стоя среди лаборатории.

Молчание. И потом чей-то едва слышный, слабый голос, который заглушался шумом крови у меня в ушах, проговорил:

- Бегите отсюда! Я давно ждал случая сказать, чтобы вы уходили, потому что я не хочу вашей смерти.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру. Впрочем, может быть, это была только пыль и паутина. Я подумал, что у меня галлюцинация, вызванная постоянным страхом и напряжением нервов.

- Там никого нет! - сказал я вслух, напрасно стараясь усилить свет звезды, горевшей над столом. И добавил, почти уверенный, что меня никто не слышит: - Я уеду через четыре дня!

- Будет поздно, - ответил тот же тихий голос. - Бог избрал меня слабым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жид здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Теперь вертоград Господен опустел, здесь разливается адское пламя, но я затушу его своими слабыми высохшими руками.

Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить, как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком. Вероятнее всего, с каким-нибудь монахом, не пожелавшим покинуть монастырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабораторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я в самом деде с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подвалах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Гулу я решил ничего не рассказывать. Он и без того кажется чем-то сильно встревожен и жалуется на бессонницу.