Александр Гейман - Император соло

Гегель его одобряет: правильно чешешь, Фридрих, это ты отрицание отрицания излагаешь. - Во-во, говорит Фридрих, это самое и есть. Так что,говорит,- объявляю философию первей- шей наукой у нас в Германии. Чтоб, значит, все графья и ба- роны и вся прочая знать в полгода ее освоили вместе со всем семейством, иначе и ко двору не пущу, и все имение отберу! - и поставил Фридрих Гегеля старшим над всей немецкой филосо- фией.

Ну, Гегель послужить отечеству рад со всем удовольстви- ем - сразу и принялся. И что интересно: женщины-то гораздо способней мужчин оказались к диалектике! Пока там лекции или семинары - тут все больше мужики на виду один руку тянет с правильным ответом, второй, все аргументы какие-то приводят. А как до практических занятий доходит - шалишь, другая масть идет! Из мужиков нет-нет да объявится какой-нибудь остолоп циклопом одноглазым, а из дамочек - ну, ни разу, ну вот ни единого случая! Прямо на лету дамы-то всю диалектику схваты- вают!

Одна беда - запарка вышла у Гегеля. Приходит к Фридриху - так, мол, и так, Германия большая, а мой один, надо кадры готовить. А молодежи, студенчеству-то немецкому того только и надо - горой поднялись за передового профессора. Гегель! - говорят. - Пиши нас всех во младогегельянцы! И такую успеваемость по философии развили - аж три года в Германии делать вилки не успевали - все разошлись на аргументы философские.

Ну и, прошло каких-нибудь десять лет - и привилась диа- лектика по всей Германии в массовом масштабе. А дальше - бо- льше: шагнуло гегельянство, значит, в Европу да и расцвело там, как клумба с розами. Теперь куда ни приедь - в Англию или там Данию - всюду пруд пруди гегельянцами. А по совести сказать, дак не одного Гегеля в том заслуга. Кант - вот с кого началось. Если б не его последний аргумент, так, может, и Гегеля никакого бы не было.

Ван Вэй закончил рассказ и взоры всех обратились на барона фон Пфлюгена - тот весь налился кровью, что твой Сюй Жень в пору осеннего гона. По всему, барона что-то задело в этом историческом исследовании - он озирался по сторонам набычась и шумно сопел.

- Ты смотри-ка! - заметил меж тем Гу Жуй. - А я-то гадал, отчего в Европе все великие люди одноглазые - Кутузов, адмирал Нельсон, Потемкин, Фридрих... А оказывается, они гегельянцы все!

- Нет! - вскричал посол Тапкин. - Нет!.. Нельсон... Только не он!..

- Ваша правда, сэр Тапкин,- согласился Ван Мин. - С Нельсоном совсем другое - он пострадал не из-за Гегеля.

- Да! - запальчиво воскликнул лорд Тапкин. - Нельсон был ранен на море, в сражении! Глаза он лишился там!

- Совершенно верно, я даже в подробностях знаю, как это случилось,опять поддержал Ван Мин. - Гегель тут совершенно ни при чем, а все дело в кознях французских шпионов.

Тапкин скорчил несколько недоуменное лицо, но ничего не возразил, А Ван Мин продолжал:

- Точнее сказать, адмирала Нельсона подвела его страсть к орнитологии.

Британский посол снова скорчил гримасу недоумения, но опять ничего не возразил - очевидно, такие подробности из жизни его великого соотечественника были ему внове.

- Вы спросите, конечно, при чем тут

орнитология. А при том, что она была ОРНИТОЛОГ пламенной страстью всей жизни адмирала. Это НЕЛЬСОН мало кто знает, но свое свободное время

Нельсон посвящал любимой науке. Он возил с

собой двух попугаев, братьев-близнецов, и на досуге проделывал многолетние эксперименты. Это было нужно для его диссертации, которая называлась так: "О влиянии фелляции на искристость оперения попугаев".

- Что! - возопил британский посол лорд Тапкин и побагровев, схватился за сердце. - Что вы говорите?!.

- Я говорю,- любезно продолжил свое историческое сообщение Ван Мин,что адмирал Нельсон собственноручно производил многолетнюю серию опытов. А вернее сказать, собственногубно и собственноязычно. Разумеется, все делалось с соблюдением строжайших правил науки. Один из попугаев, в клетке с красной жердочкой, был контрольным экземпляром - адмирал не подвергал его фелляции. А вот брат этого контрольного попугая, что сидел в клетке с синей жердочкой, был выдрессирован адмиралом для научных процедур. Раз в сутки, всегда в одно и то же время, невзирая на качку, холод, жару и состояние собственного здоровья, Нельсон извлекал попугая из клетки и производил научный опыт. Делал он сей эксперимент всегда только сам, не доверяя его никому из своих лаборантов - я имею в виду команду и офицеров. Адмирала вообще отличала крайняя тщательность и строгость научного стиля - это неопровержимо явствует из его дневника наблюдений. Затем, завершив производить опыт, адмирал Нельсон водворял профеллированного попугая обратно на синюю жердочку и звал беспристрастных наблюдателей, боцмана и старпома.

- А ну-ка, господа,- говорил Нельсон,- сравните-ка этих двух попугаев. У которого из них искристость оперения выражена сильней?

И боцман, и старпом единодушно указывали на клетку с синей жердочкой. Так что адмирал полным ходом двигался к сенсационному научному открытию и уже подготовил статью в "Вестник орнитологии" Британского королевского общества.

И тут в дело вмешались гады-французы. Некий вояка Наполеон всю жизнь мечтал разбить Нельсона. Он несколько раз посылал против него кавалерию, но атака каждый раз захлебывалась на берегу моря, где наполеоновские гусары застывали, трусливо не решаясь осадить корабли храброго адмирала.

И тогда за дело взялись иначе. Французская разведка, пронюхав о научном хобби адмирала, накануне Трафальгарского сражения, во-первых, выкрала все боевые планы Нельсона, а во-вторых, коварно изолировала научного попугая братьев-близнецов попросту поменяли местами в их клетках. Причем, планы крало одно подразделение, а попугаев поменяло другое, конкурирующее с первым.

И вот, едва началась баталия на море, Нельсон привычно покинул адмиральский пост и спустился к себе в каюту, так как подошло время научного эксперимента. И дикий необученный попугай, не разобрав дела и невежественно не желая служить науке,- этот варвар-попугай, едва прославленный адмирал Нельсон поднес его к лицу, всполошился и своим твердым как алмаз клювом долбанул адмирала в глаз да еще и скребанул по нему не менее острым когтем. Вошедшие для сравнительного анализа искристости двух попугаев боцман и старпом обнаружили, что их командир, их любимый адмирал окривел, а попугай валяется на полу со свернутой шеей. "Как же мы теперь сопоставим искристость оперения двух экземпляров?" - огорчились моряки. Но тут начали стрелять пушки, потому что, пользуясь моментом, французская кавалерия наконец-то атаковала эскадру Нельсона.

Конечно же, Нельсон мужественно провел всю баталию на своем адмиральском мостике, не взирая на свою скоропостижную одноглазость. Но из-за того, что он окривел, адмирал полностью исказил задуманные боевые построения - можно сказать, что он действовал исключительно односторонне и однобоко. В других условиях это принесло бы противнику полный успех. Но неприятеля подвело другое роковое обстоятельство - французы исходили из похищенных накануне планов Нельсона, а как раз их-то адмирал совершенно не соблюдал по причине окривелости! Таким образом, как это часто бывает, несогласованность действий двух групп разведки сыграла против Франции, и их начальный успех обернулся конечным триумфом великого флотоводца. Разведке уж надо было что-то одно: или не трогать орнитологию, или не касаться военных планов. А так - хотя в каюте адмирал и рыдал впоследствии над трупом убитого им в горячке попугая, на море-то он одержал полную победу.