Александр Гейман - Император соло

Гейман Александр

Император соло

Александр Гейман

Император соло

Траурные флаги висели на шестах по всему Некитаю - страна скорбела о пропаже последнего французского святого. А в том, что доблестный аббат Крюшон тоже был святым вестником Шамбалы, ни у кого сомнения не было. Возможно, святость его и не дотягивала до незапятнанного сияния графа Артуа - сей святой граф прошел по юдоли грехов наших даже не заметив их. Он не только ни разу не онанировал - он даже не сознавал этого. За аббатом же водились кое-какие грешки - например, он так и не измазал трон императора соплями, хотя в этом состоял его долг пастыря и христианского вероучителя. Но никакого сомнения, что миссионерский подвиг, сотворенный праведным аббатом, полностью очистил его и искупил все случайные прегрешения, которым все мы, смертные, увы, иногда подпадаем. Ведь сколько аббат прожил в Некитае? Всего ничего - то ли полгода, то ли еще меньше. А сколько праведных трудов совершил? Великое множество. И ведь не остался, чтобы тщеславно насладиться плодами проповеди своей,- нет, аббат сотворил благочестивый посев и, дождавшись первых плодов, скромно удалился, оставив питомцам своим вкусить сладость жатвы. Наставил Сюй Женя и Тяо Бина сигать ради святой истины в купель с поросячьей мочой - и удалился. Чудотворно даровал де Перастини когтеходство по вере его - и ушел. Посадил Пфлюгена и Тапкина распевать в харчевне народную песню "Дрочилка Артуа" - и ушел. Отстегал членом по башке Блудного Беса на Заколдованном перевале - и слинял. Раздавил как клопов резидентуру Бисмарка - и удрал. Пресек отток некитайского семени из родной земли - и сконал. Зашухерил всю малину - и похилял. Поломал кайф кентам - и слинял. Навонял как хорек под нос всей столице - и скололался к хренам... Святой человек, колбаса мой сентябрь!.. килда с ушами!..

Когда император узнал, какой шмон навел в Неннаме аббат Крюшон и как бесследно исчез впоследствии, владыка чрезвычайно расстроился.

- Да что же это такое,- жаловался он супруге и двору,- только завелся один святой - сбежал, второго прикормили - и опять сбежал! Ну почему, почему у нас не задерживаются святые? Хоть бы,- горько вздыхал император,- трон соплями напоследок измазал - так и то побрезговал! Эх!

Почему-то государя это удручало больше всего. Напрасно придворные хором уверяли императора, что его обиды и подозрения беспочвенны. Де Перастини божился, что устав ордена иезуитов строжайше запрещает иезуитам, особенно французским, мазать сопли на трон, особенно некитайский. Но император ничего не хотел слушать. Он усматривал в этом жесте аббата, а вернее - в отсутствии оного, пренебрежение к своему престолу и роптал:

- Вишь, какие мы гордые! Я, дескать на вашу дикую страну и сморкать не хочу! Ну, правильно, он святой, а мы тут додики все... Так ты хоть из вежливости прикинься... Вон граф - только приехал, а сразу же сиденье в столовой обмазал, а небось, он архат еще почище аббата... килда с ушами!..

На самом же деле аббат не обсморкал трон единственно из-за простой рассеянности, а кроме того он еще предполагал вернуться в Некитай и наверстать упущенное. Но, как водится, владыка Некитая приписывал все злому умыслу и продолжал обижаться. Соболезнуя печали обожаемого властелина, Гу Жуй решился сам пробраться ночью в тронный зал и обмазал сиденье трона добрым литром соплевидного гоголя-моголя. Государя уверили, что это сделал лично аббат, якобы тайно вернувшийся в Некитай исключительно с этой целью.

- Ну, а где ж он сам? - спросил император, не осмеливаясь еще поверить благой вести.

- Таинственно скрылся этой же ночью,- солгали императору. - Обсморкал престол - и слинял! Килда с ушами!

- Колбаса мой сентябрь! - возликовал император.

Государь до того обрадовался, что немедля побежал на батут и прыгал на нем до усрачки, а потом и до полной усрачки. Затем, несколько успокоившись, император прошел во дворцовый сад, забрался на ветку груши и принялся онанировать прямо в форточку окна комнаты, что занимала мадемуазель Куку, вторая фрейлина его супруги. С престарелой девицей случилось от этого нервное расстройство - она бегала и всем рассказывала то про кобру на ветке, которая плюнула ей в окно ядом, то про Шелока Хомса, который якобы пытался проникнуть в ее апартаменты. Хуже того, с этого дня ей стал повсюду мерещиться заколдованный онанист. Над девицей Куку сначала посмеивались, однако, вскоре и другим во время прогулок по саду стал попадаться этот загадочный незнакомец - по примеру неистового короля Луи он сидел, приспустив штаны, где-нибудь на ветке и с диким гиканьем сигал вниз и скрывался в кустах. Доложили императору.

- Уж не святый ли граф Артуа к нам вернулся? - радостно изумилась верней, изумленно обрадовалась царственная чета. - Найдите же, найдите его!

Заколдованного онаниста ловили после этого все кому не лень, и он каждый день попадался, но все время не тот, кто на самом деле. Конечно, все знали, кто на самом деле развлекается в императорском саду, но делали вид, что не узнают и не могут поймать его, желая сделать приятное императору. Государь тоже догадывался о том, что придворные ему подыгрывают, однако продолжал эту мистификацию - уж очень была отрадна мысль, будто к нему вернулся бесценный друг святой граф Артуа.

Как-то раз император стоял, прислонившись к большой яблоне и прикидывал, как ему забраться на ветку, что протянулась к окну апартаментов супруги гов.маршала. "Она выглянет в окно - кто это там трепыхается, а я как засвищу молодецким посвистом! да как рявкну: проснись, мужик! ты серешь!!! небось, обоссытся со страху, дуреха!.. А гов.маршал-то ее, небось, после этого на карачках ко мне приползет, прощения просить будет",- сосредоточенно размышлял государь.

Он не любил гов.маршала - тот не говорил ни на одном европейском языке да и вообще был глухонемым назло своему государю. Дело, над которым сейчас размышлял повелитель Некитая, было, казалось, заурядным, одним из множества тех мелких государственных вопросов, что император каждый день решал в рабочем порядке. Но император не привык предоставлять на волю случая ни одного, самого мелкого вопроса, и теперь обдумывал свой план с той тщательностью и собранностью, что его во всем отличали. Проявляя свойственную ему государственную прозорливость, император проработал каждую деталь своего костюма, наличие или отсутствие при себе альпенштока, мыльницы, а также набора порнографических открыток, подаренных при расставании благочестивым аббатом Крюшоном. Теперь государь размышлял, каким звуком заставить гов.маршальшу выглянуть из окна - поблеять или похрюкать вначале.

Император уже склонялся к тому, чтобы воспользоваться манком птицелова и изобразить соловья, и в этот момент его окликнули.