Агоп Мелконян - Память о мире

А, господин Макреди! Добрый день. Добро пожаловать в мою камеру.

Как же иначе мне назвать отрезанный от всего мира зал? Может, поболтаем о магистральных направлениях?

Значит, не желаешь со мной разговаривать... еще бы, с убийцейто. Ну, нет, я не убийца, а исполнитель приговора! Что это за микрофон? Вы, никак, решили меня подслушивать? Браво! И на ленту станете записывать? Отлично!

Правильно, мои мудрые мысли следует занести в картотеку, хранить в золотом фонде человечества. Поближе, будьте любезны, я немного охрип. Да, здесь будет удобно, спасибо. Пора начинать, и первое, что я намерен сделать, это созвать своих учеников, нам надо посекретничать. Почему двенадцать моих апостолов вы именуете "вычислительными комплексами"? Вероятно, из зависти: они же так близки к сеятелю, сначала в них, как в почву, падают мои семена. До свидания, Райнхард, молчун эдакий. И включите магнитофон!

Здесь ли вы, Петр и Андрей, братья-рыбаки из Капернаума?

А вы, Иаков и Иоанн, сыновья Заведеевы?

Вслух не отвечайте, нас подслушают, просто коснитесь моего локтя. По прикосновению я вас узнаю.

Явились ли и вы, Филипп, Варфоломей, Фома, Матфей, Иаков Алфеев и Левий? Здесь ли ты, Симон?

О, и ты тут как тут, Иуда Искариот!

Значит, все мы снова вместе.

Бесшумно следуйте за мною вверх по склону холма, осторожнее ступайте на сухие сучья, не ломитесь через кусты, не разговаривайте громко - лес полон фарисеев. Множество ушей чутко прислушивается к нам.

(До чего же силен мой голос!

Похоже, он доносится до всех уголков двора там, за стенами зала. И какието другие голоса слышны, какие-то крики. Что там происходит? А ну, тихо!).

Внимайте мне, мои двенадцать электронных комплексов, мои первые двенадцать учеников! Говорю вам: вся жизнь земная - сплошное искушение и мука, лишь твердые верой коснутся ризы моей и смогут испить благостыни прямо из источника, лишь упорным будет дано насладиться моей истиной и вступить в чертоги царствия моего, где смогут они назвать себя ИСАИЛТЯНАМИ.

Истина глаголет моими устами, ибо я и есть истина. Не верьте тому и не верьте этому, а верьте мне, через меня к вам обращается тот, чьи слова вы жаждете услышать.

(Что это - крики, овации?).

Разве я не прав, провозглашая, что под солнцем есть место для всех?

Позор тем, кто делит сердца и умы на естественные и искусственные, ведь таким образом они льстят себе, а других принижают. Что значит естественные и что значит искусственные? Да ничего - мерилом может служить лишь подлинность. Кто сказал, что тленная белковая плоть обладает высшей ценностью, нетленная же исполнена фальши? А потому запомните сказанное мною: все одинаково угодны и время оценит всех одинаково.

Разве не прав я, провозглашая, что естественные и искусственные существа должны жить в единстве?

Одни вышли из воды, другие - из металла, а что ценнее: вода или металл? Вода и металл одинаково ценны, говорю я вам. А потому запомните сказанное мною: живите в мире и взаимопонимании, ибо так нужно будущему.

Разве не прав я, когда провозглашаю, что любое творение рук человеческих должно быть плодом любви и заботы? А сколько вещей создано человеком ради одного лишь удобства и угождения себе, без капли любви, без грамма заботы! И потому вещи эти отделились от человека, против него же восстали. Мир полон сирот, отчуждившихся от своих творцов. А потому запомните сказанное мною: все, что выходит изпод рук человеческих, вооруженных молотком и резцом, все, что порождено мащиной, - все должно делаться с любовью и ради любви, иначе человеческим быть перестанет.

(Слушаешь меня, Фома, но не веришь, так ведь? Вот и я говорю, но не верю, что поделаешь).

ВЛАДИСЛАВ ЖАБОТИНСКИЙ:

Толпа во дворе совсем спятила. В миг, когда он заговорил, они тут же умолкли, словно кто-то звук вырубил, моментально протрезвели, не смели шевельнуться, так и вытаращились со страху. Окаменели, как истуканы, в позах покорства. Потом те, кто помалодушнее, зарыдали, какие-то женщины упали на колени, со стенаниями били себя в грудь, рвали на себе волосы.

Пав ниц, крестилась старуха, целовала грязные плиты.

Музыкант в изумлении уставился на деревянное брюхо своего сандура, как будто из него доносился этот загробный голос. Любая попытка детей расхныкаться сурово пресекалась, схлопотав подзатыльник,они снова прятались за материны юбки.

Потом я заметил слепого старика. Он воздел к небу немощные руки, иссохшие остатки мышц резко обозначились под светло-коричневой кожей, а в мертвых его глазах...

разве можно было прочесть, что в них: удивление, страх или решимость?

Он медленно, наощупь двинулся по направлению к голосу, похлопывая по плечам тех, на кого натыкался. Ему безмолвно уступали дорогу. Когда прототип закончил свою речь и над толпой чуть ли не на минуту повис безмолвный страх, старик рухнул ничком в пыль и выкрикнул во всю оставшуюся мочь своего немощного горла:

- Я ждал тебя, господи! Даруй же мне исцеление!

Что за этим последовало, словами не опишешь. Какой свирепый вой, какие лица!.. Будто цунами обрушилась на парадный вход, они были готовы все смести на своем пути. Пронеслись прямо по телу старика, который часом позже отошел в лучший мир, так и не дождавшись чуда. Они размахивали хоругвями, колами и лопатами, на чем свет стоит сквернословили...

- В случае чего, я припас вот это, -решительно сказал Райнхард, показывая на хищное дуло револьвера.

Слава богу, их задержал Хоаким.

Встав на пути толпы, он поднял руки и выкрикнул:

- Разве можно так вести себя в храме!

Я боялся за Марию. Она сидела на краешке кровати у себя в комнате и зябко кутала плечи в одеяло.

Пристальный взгляд был устремлен в никуда. Сначала она даже не заметила моего появления. Она не плакала; думаю, на это у нее просто не оставалось сил.

- Это ты? Что за шум там, во дворе?

- Люди пришли славить своего бога.

Она не удивилась:

- Бога? Ах, да - Исаила. Этого следовало...

Имя Исаил я слышал впервые, но расспрашивать не хотел. Попытался ее обнять, но она оттолкнула мои руки. На лице у нее читалась не просто неприязнь, а какая-то гнусливость, будто ее коснулись покрытые слизью щупальца.

Потом она спросила, взглядом умоляя об искренности:

- Влад, это я во всем виновата?

- Вот еще! Хоаким их настропалил. Ты же знаешь его заскоки...

- Но те цифры сообщила прототипу я!

Знаю, Мария, знаю... Только время для подобного разговора было совершенно неподходящее. Надо было ее успокоить. Я снова потянулся, чтобы ее обнять, но она снова оттолкнула мои руки.

- Не лги Влад! Сюда на минутку заходил Райнхард, он мне все сказал. О самолете, садившемся в Неаполе. Сто сорок шесть человек... Боже мой!..