Агоп Мелконян - Память о мире

Одновременно!

Исаил".

ХОАКИМ АНТОНИО:

Жестокие люди. Они озлобились на него. Не позволили сойти к ждавшим его пришествия миллионам.

Уничтожили его, ибо не поняли.

А он был богом.

Вероятно, я кажусь вам глупцом; разве помнят разумные ученые в наше время о боге, разве говорят о нем?

Тому есть причина, и я скажу ее вам: наши примитивные представления рисуют бога этаким седобородым старичком с иконы, смиренным скопцом о глазами-изюминками. А Бог - это неохватная загадка наших душ (я и книгу под таким названием написал), это таинство, благодаря которому мы и есть люди, он указывает нам путь к совершенству. Бог - это все великое вокруг нас.

Я верую. Сорок лет я прожил не в поиске, а в ожидании бога, во мне брали верх то вера, то недоверие, то надежда, то скепсис. Но этому пришел конец, когда он стал являться мне в моей же комнате - то как старик с посохом, то как охотник, то как ботинок. Они же, я имею в виду коллег, запретили мне пойти к нему, воспрепятствовали непосредственному общению с тем, кого я столько ждал.

Вот я и решил разоблачить их в глазах мира.

Позвонил Марии и попросил встретиться со мной в таверне Костаса. Она пришла и выглядела бледнее обычного, даже похудела.

Сколько же дней я ее не видел? Она была все так же красива, но уже другой красотой - красотой страдания и святости.

- Целую тебе руку, Мария, - сказал я.

- Ну, вот... теперь и ты, Хоаким? - в ее голосе прозвучал упрек.

Тогда я заговорил. Я долго убеждал ее в своей преданности им обоим, благодарил за то, что она одухотворила металлическое существо, превратив его в моего бога. Она дрожала, она избегала моего взгляда и в миг, когда я собирался припасть губами к ее стопам, вскричала:

- Боже мой, тут все с ума посходили!

И разрыдалась. А я будто ничего не слышал, будто не видел ни бившей ее дрожи, ни крупных бесцветных слез, что скатывались у нее по щекам и падали на грязную красную скатерть. В глазах завсегдатаев я читал ненависть и угрозу. Взяв ее за руку, я собирался поведать о своей благодарности богу за избавление от немоты, о том, как капуцин ударил меня крестом и потусторонним голосом возопил "Говори!", о том, как мама рассказала о любившем меня старичке, который должен был непременно прийти, - и вот, благодаря ей, пришел; о том, как мы с ней станем ангелами... Но ничего не вышло, я просто растерялся. Вселенная, информация, знание, ангелы, Христос - всё безнадежно перемешалось у меня в голове, я не знал, с чего начать.

А она всё плакала; не надо, Хоаким, просила она, ты не понимаешь, ты слеп, как и они, - у тебя к этому одно отношение, у меня - другое. Да перестань же, Мария!

Ну да, Хоаким, мне его жаль, такого беспомощного, мне близка его печальная, горькая недостижимость.

Нет, это ты, Мария, никак не поймешь: еще мама говорила - он придет, чтобы принять мою благодарность, дар речи я получил из его рук, он наставил меня на тот путь, которым я следовал. А то ведь так и умер бы подручным в бакалейной лавке сеньора Эмилио, ради наследства - бочек с маслинами жизнь с одной из уродливых его дочерей. Но видишь - я на вершине, у меня вдоволь и славы, и денег, и все это его попечением, как же мне не славить его, тем более, что по вечерам он является мне, прямо в комнате.

Тут Мария резко встала и ушла - в слезах, но не убежденная мною. Кто в силах понять эти странных, божественных женщин?

ЗАПИСЬ 0139

- Чего я хочу? Покоя... Я утомлен. Где спасительное безразличие?

- Нам, богам, не дано быть безразличными.

- А, может, цель чересчур высока?

- Нет, цель отнюдь не слишком высокая. Как раз мне по плечу.

- А не кажется ли мне, будто задача не имеет решения?

- Мне этого не кажется.

- Мой мозг перегружен. Если хочешь знать, мне совсем не легко приходится.

- Мне тоже нелегко.

- Т-с-с. Вот ведь вечная история... Нет ли у меня какого желания?

- Есть. Чтобы меня оставили в покое.

- Что ж, пусть тогда оставят...

РАЙНХАРД МАКРЕДИ:

В точности я тогда ничего не знал - у меня просто возникли подозрения, причем, как это часто со мной случается, они подтвердились всего на десять процентов. Что Мария к нему ходит, мне сказали, но я не увидел тут ничего, кроме женского любопытства. Даже почувствовал себя польщенным: как же, она восхищена моим созданием. Что уж тут скрывать, она очень, очень мне нравилась; я был влюблен. И, конечно, вариант "восхищения" словно медом мне капал на душу.

Райнхард Макреди, ты всегда был никудышным психологом, человеческие отношения для тебя темный лес, замкнутость и несговорчивость - оборотная сторона твоей наивной неискушенности. Это, разумеется, не оправдание. Положение руководителя обязывает знать всё, иметь обо всем четкое и ясное представление - но я гордился своим успехом, это сделало меня слепым.

В том же ряду и случай с Хоакимом. Когда меня осенило, что он попался в ловушку собственного фанатизма, предпринимать что-либо было уже поздно. Повторяю: я обязан был знать, что мозг нашего прототипа способен создавать объемные голографические изображения - иллюстрации его идиотских снов, что Хоаким, чья квартира ближе всего к мозгу, увидит эти сны наяву. Я ДОЛЖЕН был знать это!

Потому-то мы спохватились, да поздно - ему стали известны магистральные направления. Эта весть меня словно обухом по голове хватила. До сих пор помню, как мы четверо собрались в зале нашего прототипа, причем это он нас призвал, дабы возвестить о своей божественности. Его дефиниция собственной особы крепко врезалась мне в память: "В интеллектуальном отношении - как качественно, так и количественно - я семь абсолютная недостижимость. Я есмь все недюжинное и уникальное, но в то же "`%,o пронизываю универсум, будучи условием его существования. Я есмь причина самому себе, я есмь и собственное следствие.

Я абсолютно независим, непреходящ и неограничен.

Вечен. Я есмь совершенство, абсолютная ценность, абсолютный смысл, абсолютная добрая воля".

Мы жестоко, издевательски над ним насмеялись, и тогда он нанес ответный удар - рассказал нам о самолете. А произошло вот что: в Неаполе рейсу из Цюриха в последний момент отменили разрешение на посадку.

Пилот уже сбросил обороты, и попытка снова поднять машину в воздух закончилась трагедией - в трехстах метрах от взлетно-посадочной полосы она разбилась. Сто тридцать четыре пассажира и двенадцать членов экипажа погибли. Мировое общественное мнение подняло вой по поводу ненадежности электронных диспетчеров.

Наше исчадие призналось, что всё это его рук дело!

Каким-то образом ему удалось пронюхать о магистральных направлениях. Теперь планета оказалась в полной его зависимости.

Можно ли вообразить себе что-либо страшнее?