Свет над океаном - Евгений Закладный
Поздним «вечером», ложась в плетённый из синтетических волокон гамак, Саммерс долго не мог уснуть. Ему казалось, будто он всё ещё слышит голоса этих странных людей, видит их лица… Вот нежное, будто мраморное лицо Мэри, девушки с «летящим» взглядом, — чему-то удивляясь, она приоткрыла рот, дугой изогнула бровь, глаза её широко раскрыты… У Саркисяна — упрямый подбородок, мясистые губы и нос, а в карих глазах — весёлые, бесшабашные искорки… Горов хмурит высокий лоб, сердится, чтобы через минуту снова стать этаким добряком-учёным, которого не интересует решительно ничего, кроме науки… У Джамбаева лицо широкое, круглое, а глаза — словно щёлки. И никак не понять, что в них прячется. Кочетков — смешной хохолок на белобрысой голове, нос — картошкой (чем только он понравился Мэри?), а глаза — голубые, такие озорные, будто вечно у него на уме одно: как бы напроказничать? А вот Алахвердиева… Чем она вечно недовольна? Сухая, слишком умная. И лицо такое же: сухое, умное. Считает, как машина, и на лице, кажется, всё рассчитано: вот здесь, и больше нигде, должен быть нос, здесь — губы… У врача Коробова — высокого, поджарого, с руками чуть не до колен — на лице застывшее на всю жизнь вопросительное выражение: «Ну, как себя чувствуете сегодня?» Не удивительно, что Алахвердиева так быстро и просто прибрала его к рукам… А в общем? В общем-то все эти люди… Домашние — иного слова и не подберёшь. Обыкновенные люди, живут здесь, как дома, делают громадную работу, опасную, полную неожиданностей, — но делают её без всякой помпы, спокойно, будто забыв о том, что по сути каждый день, проведённый на спутнике, — подвиг.
Да, да, — именно подвиг! И никто не мог понять этого лучше, чем понимал Саммерс. Слишком много страшного знал он о космосе, чтобы отдаться во власть обманчивому чувству благополучия за этими бронированными стенами, забыть о громадных силах, беснующихся за ними, о холоде абсолютного нуля, о метеоритах… Разве можно спокойно думать о том, что в любую секунду откуда-то из глубин Вселенной может прилететь крохотная частичка вещества, с громадной скоростью вонзиться в эти стены и открыть выход драгоценному воздуху? А мгновенные, необъяснимые скачки, изменения напряжённости полей, космического излучения, когда во всех отсеках начинают мигать зловещим красным светом индикаторы, трещат, захлёбываясь, счётчики элементарных частиц, разносится душераздирающий вой сирены? Люди бросают работу, спешат надеть скафандры биологической защиты, но… Кто знает, — сколько рентген успеют они получить в эти короткие мгновения? Коробов тщательно обследует каждого, покачивая головой и пощёлкивая языком, — но и только: нужно ждать смены. А смена… Сегодня утром в лаборатории синтеза погибли запасы хлореллы, взятой с планеты, — их уничтожило резко возросшее излучение. На хлореллу скафандр не напялишь… Весь день Мэри, Коробов и Горов возились в лаборатории, спасая зеленовато-синие комочки. Да, их жизнь и работа здесь — это подвиг, но они, как ни странно, забывают от этом.
Саммерс уснул беспокойным, каким-то прерывистым сном, а наутро ему снова и снова пришлось удивляться. Он должен был не только осмыслить, но и прочувствовать очень многое, без чего — Джон отлично понимал это — ему никогда не найти себе места среди этих людей.
Вначале он не особенно задумывался о том времени, когда раскроется страшная тайна. Он считал, что ему довольно ловко удалось провести этих людей, избежать смертельной опасности, и этого казалось вполне достаточно. Самые неприятные минуты он пережил, когда Горов попросил его рассказать о положении на планете. Саммерс старался смотреть ему прямо в глаза, чтобы не выдать ничем своего напряженного состояния, тщательно взвешивал каждое слово, и, кажется, Горов поверил… Поверил, будто Саммерс ошибся, приняв какие-то помехи, замелькавшие на экране, за приближение метеоритов, будто только из-за этого пилот базы увеличил скорость, но убедившись, что им не удастся уйти с опасной траектории, передал управление машине; будто в тот момент, когда кончилось горючее, они увидели советский спутник и, начав переговоры, заметили — оба одновременно, — что по каким-то неясным причинам включилась «система страховки», нацеленная на взрыв и уничтожение базы… Шеф-пилот приказал ему, Саммерсу, покинуть базу, но сам почему-то не сделал этого, и…
Горов поверил. Или Саммерсу это только показалось? Как бы там ни было, командир советского спутника не задал ему больше ни одного вопроса, а большего Саммерсу и не требовалось.
К его величайшему удивлению, ему не навязывали никаких идей, не приставали с расспросами, не требовали выполнения никаких обязанностей. Его регулярно приглашали к столу, подчёркнуто благодарили за малейшую помощь, которую ему удавалось оказать время от времени сотрудникам.
Антенна приёмо-передаточной станции оказалась в таком плачевном состоянии, что даже беглого осмотра было достаточно, чтобы убедиться, — ремонт её представит огромные трудности…
По-видимому, Горов знал это и смирился, приготовившись ждать ещё три месяца: на спутник должна прибыть новая смена сотрудников, которые привезут с собой новости и запасные части, с их помощью можно будет заняться исправлением повреждений, чтобы сдать спутник в полном порядке. Но Саммерс знал, что на смену уставшему экипажу прийти будет некому, — ни через три месяца, ни через три года. Пройдут десятилетия, и последний из астронавтов отойдёт в небытие, так и не узнав правды о страшной роли Джона Саммерса в судьбе человечества.
Сознание этого успокаивало и одновременно терзало. Только теперь Саммерс понял, что можно обмануть бдительность одного человека, многих людей, можно убежать, спрятаться от их гнева, но нельзя обмануть самого себя, нельзя убежать от собственной совести.
Раньше он как-то не задумывался над тем,
