Утро морей - Влада Ольховская
Кажется, Марина Сулина как-то упомянула про максимальную суточную дозу… Максимально дозволенную или максимально рекомендуемую? Она сказала это между делом, и Даша никак не могла вспомнить цифру.
Дорога до дома показалась ей вечностью. Про ту самую цифру Даша даже думать перестала. Она готова была принять любой риск, лишь бы заглушить эту проклятую боль…
Родной дом не подвел: здесь запас таблеток был немаленький. Ее, сестры… да какая разница, где чьи? Ника поймет.
Три таблетки ей уже не помогли, поэтому Даша высыпала на ладонь сразу пять, выпила со стаканом воды. Подумала, что пять — это немногим больше трех, и она просто теряет время. Сыпанула еще, не глядя. Раньше замгарин упаковывали в фольгу, и каждую таблетку приходилось выдавливать. Теперь же его продавали в удобных маленьких баночках, из которых разноцветные таблетки щедро сыпались на ладонь.
Ей наконец-то стало легче. Боль таяла, уступая место теплому онемению. Пожалуй, нужно было позвонить Нике и все ей рассказать, но у Даши просто не было на это сил. Последним, что она запомнила, было желание добраться до кровати и наконец заснуть.
* * *
На днях Максу удалось продать две картины, и это здорово помогло. Суды — то еще удовольствие, не для бедных. Адвоката он на всякий случай сменил, но и новый его не порадовал.
— Мы не можем запретить ей давать ребенку замгарин.
— Я не собираюсь диктовать Лине, как проживать ее жизнь, — сказал Макс. — Но она продвигает это в массы! Да и сына втягивает… Я видел в ее соцсетях: она показывает фото Франика и пишет, как прекрасно его изменил замгарин! Она не имеет права использовать нашего сына как рекламный объект!
— Пожалуйста, успокойтесь. Если вы хотите хоть чего-то добиться, прекратите вообще упоминать замгарин.
— Почему?!
— Потому что многие находят этот препарат очень полезным. Такое мышление, как у вас, считается отсталым.
Но Макса не волновало, кто там что считает. Ему не нужно было слушать хвалебные оды замгарину, он верил своим глазам. А его глаза показывали: с Фраником что-то не так.
— Хорошо, я не могу добиться запрета замгарина… А комплексного медицинского обследования моего сына я добиться могу?
— По поводу? — удивился адвокат.
— Она над ним издевается!
— Если сумеете доказать это — да, шанс есть.
Вот только сказать оказалось проще, чем сделать. В соцсетях Эвелина была примером для подражания, приобретенная спокойная расчетливость позволяла ей представать перед миром куда более надежным родителем, чем Макс.
Раз у него не получалось найти ни одного недостатка у Эвелины, он решил подойти с другой стороны. Макс начал собирать информацию о воздействии замгарина на детей.
В основном она оказалась представлена теми хвалебными статьями, которыми с восторгом потрясала в суде Эвелина. Хотя для Макса в этом и крылся грандиозный подвох: не бывает сильных препаратов без побочки, а замгарин — определенно сильный препарат.
Тогда Макс переключился на иностранные источники. Там тоже оказалось негусто. Песни во славу замгарина печатали все крупнейшие газеты и солидные журналы, а вот издания поменьше рисковали робко критиковать новинку, и эта критика Максу не понравилась.
Вроде бы, в какой-то клинике ребенок скончался от замгарина. Зафиксированы внезапные необъяснимые смерти пациентов младше шестнадцати. Чаще всего у них не выдерживало сердце, но почему — никто не знал. Все они принимали замгарин. Это считалось совпадением, пока не будет доказано обратное.
А доказывать обратное оказалось некому. Журналисты, писавшие те статьи, внезапно прекращали работу, порой даже публиковали извинения и опровержения. Иногда исчезали без следа. Два новостных портала и одна газета попросту закрылись, когда посмели крикнуть слишком громко.
Все это в разных странах.
Параллели никто не проводил.
Но ведь мертвые дети были, вот что главное!
Макс попытался показать статьи адвокату, хотя и предчувствовал, что это безнадежно. Предчувствие оказалось верным.
— Все это очень легко парировать серьезными исследованиями. Максим, в суде не ищут справедливости. В суде ищут законности.
Макс попробовал отправить эти же статьи Эвелине. Она не ответила, хотя письмо явно получила. Ее приверженность этой погани стала фанатичной, так что любые попытки разбудить в Эвелине здравый смысл были заведомо обречены на провал.
Апелляцию они проиграли. По настоянию Макса адвокат подал новую. За день до слушания ему позвонила Эвелина и тихо сказала:
— Франик умер. С тобой свяжется мой менеджер и расскажет про похороны. Мне не звони, мне тяжело.
И повесила трубку.
Оставила его, как пополам этими словами разрубленного. Не верящего. Не готового поверить.
Когда первый шок отступил, Макс, конечно же, бросился ей звонить. Его не волновали ее запреты. Ему нужно было узнать, что это ложь, всего лишь дурацкий трюк, которым Эвелина пытается воздействовать на него, с нее станется! Что угодно, но не правда.
Да, в последнее время Франик не выглядел здоровым, но и тяжело больным не выглядел! Эвелина, при всей своей дурости, его любит, если бы появились какие-нибудь серьезные симптомы, она бы отвела сына к врачу.
Здоровые шестилетние мальчики не умирают просто так.
Но Эвелина уже отключила телефон. Максу пришлось добывать информацию окольными путями и ждать звонка от ее менеджера. Его последние надежды разбивались одна за другой: ребенок действительно был мертв. Во сне умер… Когда утром Эвелина пришла его будить, он уже был холодный.
Позже оказалось, что остановилось сердце. Причина официально не установлена.
Дни, которые последовали за этим, Макс не помнил. Не пил — а все равно не помнил. Ему нужно было принять правду, которую он принять не мог.
Ему казалось, что для него Франик будет вечным. Он сам умрет, а его сын останется — так устроен мир. Не было никакого другого варианта!
Поэтому он не преследовал Эвелину и не кричал, что виновата она. Макс мало говорил, почти ни с кем не общался. Он думал только о том, что не сделал он сам — и теперь уже никогда это не исправит.
Ему действительно позвонил менеджер Эвелины. Человек, которого он не знал и знать не хотел, рассказывал ему о похоронах его ребенка, к которым Макс не должен был иметь никакого отношения, потому что этим займется фонд «Белый свет».
На похоронах он никому ничего не сказал. Он смотрел только на маленький гроб, в котором потерялось худенькое тело, казавшееся слишком крошечным для шестилетнего мальчика. Франик как-то странно усох, как березовый листик осенью, и был совсем не похож на себя прежнего.
Когда Максу позволили подойти
