Многократор - Художник Её Высочества

Во вселенной существует на одно больше, чем считается, состояний вещества: твердое, жидкое, газообразное, плазма, базисная причина всего — искусство вакуума. Добейся рукоположения в жрецы его!

Человек — единичное членение вселенной, а значит сама вселенная. Возрадуемся! После этого станем Троном славы, совершенным числом — Тетрактсисом, великим Гермафродитом, Философским манекеном, мессинским камнем, где живёт минеральная душа, хранящая таинства жизни, Пирамидой субстанций, Ртом, являющимся точкой. Закрой рот — миры разомкнутся, открой — сливаются. Самый важный принцип по отношению к любви и вражде внешних и внутренних миров. Разрежь слово «РОТ» на две неравные части и поставь букву «Р» на свое место: «ЛиВР». Разрежь и «Еву», обняв мыслью. Не саму мать сущего, отрежь только первую букву. «Я» — последняя буква в алфавите, ей заканчивать. Вот тайное имя бога вместе с инверсией — ЛИВРЕЯ. Истинное обличие самого большого прислуживающего ещё большему. Последнее превращение: перевернуть наоборот лицевым краем, согласно тайной доктрине философской инквизиции.

Я ЕРВИЛ.

Свершилось! Имя бога названо! Беспорядочная алеманнская плоть раскрылась, выпуская шар бога размером с футбольный мяч. Миру — мир. И миру — шар! Ja, er так will!

От пинка шар полетел над университетской эспланадой, перелетел реку и обрушился в гранит набережной. Мегаполис не почувствовал удара, потому, что одновременно забухали, вот совпадение! все городские куранты. Шароголов отскочил, описал дугу, богошар отскочил, описал дугу, головобог отскочил, описал дугу и…

,В, и, Л, перевернуть поконечно. ЕР, украевается. Я- ЛИВЕР. Он- бог с мечом из цветов. А вот из чего тело бога сделано- фарш даже для бога.

…и ухаясь раздробностью нолей на городские еденицы, умножаясь сразу велико.

Потом Степан в настроении, Фиолетовой марганцевой, оказался в городе, пытаясь надеть смирительную рубашку своей взбесившейся природе. После содрогания на станции «Лубянка», сплошь покрытой мраморной кожей (будто покойник к груди прижал), бросок наверх стал выныриванием за глотком воздуха. Наконец под ладонью теплый гранит. Художник нашел его на Кузнецком мосту. Но кожа, увы, не отвечала на прикосновение. Гранитная рама круглосуточной приемной Федеральной службы безопасности состояла только из прямых углов. Было бы удивительно, если бы среди них нашлась хотя бы одна каннелюра. Но после морга и этого достаточно. Однажды он пошалил в своей прошлой жизни. Среди вокзального карнавала, стиснутый очередями, поддавшись импульсу, медленно расстегнул, у прижатой к нему женщины, пуговицу и запустил ладонь под рубашку. Ладонь улеглась на грудь без лифчика и оцепенели они с ничего невыражающими лицами, чувствуя себя в среднем роде, пока очереди несли их к стойке. Никто не увидел, они ничего не сказали друг другу, и разошлись, будто выбрались из затяжного сна. Каменная кожа без каннелюр — та же безымянная женщина.

«Ты не участковый, ты кайфоломка советская! Отвяжись лучше по хорошему, пока я не превратил тебя в стаю испуганных воробьёв. Или в картофельный салат.»

Рецепт картофельного салата. Записывайте. Во рту участкового оливковое масло, в левой руке картофелина, в правой луковица, солонка обнимается коленями, перец на кончике ноже. Художник сбрасывает мента с башни МГУ, ингредиенты равномерно смешиваются. Есть мастихином.,

Вдоль Тверской чёрной буквой мелькнула птица. Птицы — мысли бога. Пошёл за пролетающей чернотой внесознательным побуждением. Преследование закончилось озарением, что каркающую букву давно уже обогнал, а всё идёт, и идёт нерасчитанный меж строк книги города.

Потом на Степана наделась площадь. На главном здании площади Георгий Победоносец пихал копье бедному гаду в глотку. Змей змеился, корчился в вечной муке. Силы покинули его на неучтенное время и художник сел на скверно обработанные глыбы лабрадорита. На глыбах тоже сидел великий лысый человек и, наклонившись вперед, выщюривал правым глазом, правильно ли его понимают солдаты, матросы, мешковатый пролетариат и прочий разночинный народец. Левым глазом вождь засмотрелся на бронзовую задницу жеребца голосующего основателя Москвы князя Долгорукого.

Снова всосала в себя «Тверская», на этот раз узенькая, средиземноморского типа улочка. Тут же, в упор обнаружилась такая безукоризненная каннелюра, что хоть заплакать от восторга. Изумительные вогнуто-выгнутые профили входа и арочных окон вылизывали горячими языками линии жизни, не забывая самые мельчайшие каллиграфические штришки. Спаренный дом Государственного комитета по науке ходил ходуном. Похотливо тряслось лицо фасада, урчали полости квартир, научно трансмутирующие последних людишек, вибрировали сточные трубы-ребра, шесть колонн в арке звенели от сексуального напряжения. Не хватит ли? Ещё не достовало художнику кончить «рафаэлевой смертью». Поэтому пришлось спустится на станцию «Площадь революции». Вспугнул читающую женщину, погладив ей бедро, пожалел пухлощекого юношу, почти мальчика, в руке шестереночка, пальцы другой руки прострелены, тронул доломитовый квадрат, разгневав моряка с «Марата», стрелявшего в юношу, возбудил недовольство товарищем у моряка с крейсера «Аврора», посочувствовал осовиахимовке, беременной запасным парашютом, чем тоже рассердил смелую скульптуру, смутил купальщицу, распираемую могучей, бронзовой от загара, плотью, предлагая ей снять купальник. Потом уносил ноги, оставив дерущихся между собой гигантов и гибнущую станцию, разрушаемую перессорившимися хозяевами. Самсон не только хитрый, он имеет предназначение к обрушению столбов, державших кровлю метрополитена. «Умри, душа моя, с филистимлянами!» Филистимляне загнулись, а провокатор оставляет после себя только обведённую мелком фигуру на плоскости. На то он и провокатор, чтобы саму фигуру не оставлять.

Но подземелья выпустили не сразу. Пробежав почти всю мебиусную дорожку до поверхности, на станции «Библиотека имени Ленина», остановился в размышлении, какую жертву сделать, чтобы открыли выход. Всем известно, что на этой необычной, со смещенной энергетикой станции, качает. Милиционеры не раз выводили на поверхность молодых людей, которые, закрыв глаза, раскрыв крестом руки, баловались раскачиванием вперед и назад. Некоторых качало в интервале от семидесяти до ста десяти градусов. Подземелье приняло жертву после скорябывания с дверного стекла с надписью «Не прислоняться» лишних букв и отпустило «Не слон» а.

Легковозбудимые легкомысленные фонтаны столицы доутолили тактильный голод. Его у современного человека не меньше, чем у пещерного. Может быть даже больше, если принять во внимание всеобщую автоматизацию, механизацию, компьютеризацию и специализацию сегодняшнего дня. Каменная корочка хлеба, вынутая из печи индивидуализации, горяча. Хлеб насыщает, но если небрежно смешивать понятия, как ощущения, с ним хочется терпеливо общаться. Перекидывать остывающий хлеб с ладони на ладонь, стараясь при этом терпеть как можно дольше, где-то даже поднимаясь или опускаясь, в зависимости от типа, до мазохических игр. И не особенно расстраиваться по поводу присяжного прозябания, выраженного самым поганым законом во вселенной, под именем «энтропия», а просто немного подождать, зная, что за почти остывшей корочкой, если её вскрыть, как грудную клетку, будет для игрока-трепанатора чудо еще одной жизни; и пар в лицо, и дух, и душа, и атмосфера, в которую захочется опустить свои вяловатые рецепторы. Всё живое! Всё живое, но рецепторы перестали воспринимать вывернутую наизнанку странную жизнь Не беги, художник. Остановись! Возьми паузу.