Роджер Зилазни - Остров мертвых

— Им я тоже уплатил сполна.

— Вы раньше говорили о конце пятого сезона будущего года.

— Обстоятельства изменились.

— Я вижу.

— Мы проведем ночь в приятной беседе, о сын Земли, и я смогу передать тебе последние тайны мастерства до рассвета. Сядь со мной.

Я расположился у его ног, как в те дни, которые уже подернулись дымкой в моей памяти, — тогда, правда, я был намного моложе. Он заговорил, а я слушал, закрыв глаза.

Марлинг знал, что делал, и знал, чего хотел. Но от его уверенности мне было и страшно, и печально. Он избрал меня в проводники. Я должен был стать последним живым существом, которое он увидит. Мне, землянину, была оказана высочайшая честь, и я ее не стоил. Я не использовал всех тех знаний, которые он дал мне. Я натворил множество дурных дел, от которых можно было воздержаться. Он знал про меня все. И мои поступки не имели для него никакого значения. Выбор пал на меня. Он был единственным во всей Вселенной, кто напоминал моего отца, скончавшегося тысячу с чем-то лет тому назад. Он простил мне все мои прегрешения.

Страх и печаль…

Почему сейчас? Почему он выбрал именно это время?

Потому, что другого времени у него не было.

По мнению Марлинга, я затеял предприятие, из которого вряд ли смогу вернуться живым. Наша встреча могла оказаться последней.

О всемогущий! О тебе скорбя,Я в ночь пойду сопровождать тебя.

Хорошие строки. Их мог бы породить Страх, а не Знание. Впрочем, если хорошенько подумать, у них много общего.

Ну, про Страх уже все сказано. А о Печали мы не говорили. Это было бы неуместно. Мы немного поболтали о мирах, которые мы создали, о городах, построенных и заселенных нами, обо всех науках, что нужно изучить для магии превращения неживой материи в живую, и, конечно, мы говорили об искусстве. Игра в экологию гораздо более изысканная, чем игра в шахматы, и она неподвластна компьютерной формализации: ее проблемы скорее относятся к области эстетики, чем к научной сфере. Несомненно, шарики-ролики должны быстро крутиться в нашей черепной коробке скоростей с семью входными-выходными отверстиями, но определяющим фактором в данной игре становится полет фантазии, чаще всего называемый вдохновением.

Пока мы с Марлингом толковали о вдохновении, с моря подул сильный ветер, — в комнате стало сыро и промозгло. Мы озябли, и мне пришлось закрыть окно и растопить камин, огонь в котором взвился, как священное пламя, — наверно, потому, что в морском воздухе было много кислорода. Немые картины того вечера, которые видели мы оба, теперь хранятся только в моей памяти, и они уже далеки от меня: между нами легло Пространство и Время.

— Путешествие окончено, — сказал Марлинг, и через минуту забрезжил рассвет.

С первыми лучами солнца он вручил мне корни глиттена блестящего, немножко посидел, и мы занялись последними приготовлениями.

Три часа спустя я позвал слуг и велел им нанять плакальщиков, а также отослать в горы специальный отряд, чтобы они вскрыли для погребения фамильный склеп. С помощью аппаратуры Марлинга я разослал сообщения о его смерти двадцати пяти Великим, а также тем, кого мой учитель считал своими друзьями, включая знакомых и родственников, которых по желанию покойного следовало пригласить на похороны. Подготовив к погребению старое, темно-зеленое тело — оболочку, в которую был заключен Марлинг, я спустился на кухню, позавтракал, закурил сигару и отправился на залитый солнцем берег моря, где, сидя на песке у тихой бухты, пускал колечки, наблюдая за яркими, багряно-желтыми парусниками, пересекавшими горизонт.

Я пребывал в оцепенении, — лучшего слова не подберешь. Я бывал в его доме и раньше, и каждый раз, когда я расставался с Марлингом, к горлу подкатывал комок, душа саднила от щемящего чувства утраты.

Я хотел бы испытывать печаль или хотя бы страх, но не ощущал ничего, кроме пустоты. Даже гнев улегся. Я понимал, что чувства придут позже, — значит, пока не время. Наверно, я либо слишком молод, либо слишком стар.

Почему сегодня день такой ясный и волны пенятся, искрясь? Почему свежий ветер, напоенный морской солью, дует мне в лицо, а из леса, подобное звукам музыки, доносится пение птиц? Нет, природа не способна на сострадание, что бы там ни утверждали поэты. Только люди порой проявляют интерес к тем, кто навсегда закрывает за собой дверь. Я останусь на Мегапее, Мегапее, Мегапее и буду слушать литанию в честь Лоримеля Многорукого, исполненную на древних флейтах, и мелодия поплывет над планетой, укутает ее, как покрывало статую. Затем Шимбо вновь поднимется в горы, возглавляя похоронную процессию, а я, Фрэнсис Сэндоу, буду наблюдать, как откроют склеп, обнажив серо-буро-черный провал, и замуруют тело Марлинга. После похорон я останусь здесь на несколько дней, чтобы проследить за исполнением последней воли покойного, а затем отправлюсь далее, по своим делам. Если исход будет плачевным — что ж, такова судьба.

Ну, хватит ночных мыслей в утреннюю пору. Я встал и вернулся в башню.

Шимбо давал о себе знать все последующие дни. Как сквозь сон, я вспоминаю грозовые раскаты. Гремел гром, пели флейты, молнии вычерчивали причудливые иероглифы над горами, на фоне дождевых туч. В те дни природа плакала, а Шимбо дергал за веревку, раскачивая колокол. Я вспоминаю зелено-серую процессию, вившуюся змейкой по лесной тропе до того места, где деревья кончались и мягкая земля переходила в каменистую почву. В головном уборе Великого Носителя Имени, с завязанными черным платком глазами, я шел следом за поскрипывающим катафалком. На плечах у меня лежала темная, с подпалинами, траурная шаль, а в руках я нес маску Лоримеля. Никогда больше не вспыхнет пластина с изображением Многорукого в пейанских храмах, пока кому-нибудь не присвоят имя Бога. Я знал, что во время совершения печального обряда лик Лоримеля сиял во всех пейанских святилищах Вселенной. Затем последняя дверь захлопнулась, оставив позади себя серо-буро-черный провал.

Правда, похоже на ночной кошмар?

После того как все кончилось, я, в соответствии с местными обычаями, целую неделю не выходил из башни, соблюдая пост и оставаясь наедине со своими мыслями.

Пока я сидел взаперти, ко мне через Свободный Дом пришло сообщение из ЦУРМЕКа. Я не стал читать его до истечения недельного срока.

Ознакомившись с посланием, я выяснил, что на Иллирии появился новый хозяин — фирма «Грин и компания. Разработка полезных ископаемых». Еще до наступления вечера мне удалось установить, что глава фирмы — Грин-Грин-гарл, бывший житель Дилпеи, ученик Делгрена из Дилпеи, Великого Носителя Имени Бога Клайса, Чьи Уста Порождают Радугу.