Владимир Покровский - Дожди на Ямайке

Из вивария куаферов выпустили, просто отперев обе торцовые двери и одновременно сняв охрану. Замки на дверях второго вивария были самые примитивные, механические и потому отнюдь не бесшумные - такие на проборах надежнее всего. И в один прекрасный момент, когда половина куаферов валялась на койках, уперши в потолок отсутствующие взгляды, а вторая половина вяло переговаривалась, что-то жевала, что-то чинила, словом, изобретательно убивала быстро уходящее время, замки с обеих сторон вивария громко лязгнули, после чего ненадолго установилась полная, настороженная тишина.

Первым опомнился Андрон Кун Чу, коррект-куафер из отделения фауны. Чу слыл в команде самым задиристым и самым безоглядным бойцом. Еще он считался феноменально везучим, потому что только феноменально везучему природа может простить на проборе излишнюю задиристость и хотя бы минимальную безоглядность. Про Андрона Чу давно уже рассказывали легенды. По одной из них на Кривой Миранде он сумел стравить между собой двух напавших на него зю-ящеров и тем самым избежать неминуемой гибели. Непонятно, как ему удалось воздействовать на этих чудовищных исполинов, но, похоже, это сделал именно он. Чу, когда его спрашивали, отмалчивался, не подтверждая и не опровергая легенду, однако многие настоящие и мнимые свидетели в один голос уверяли остальных, что в этой истории все абсолютно соответствует истине, по крайней мере состав ее участников: Чу и два зю-ящера (шкуры последних позже были проданы провинциальным музеям), а сам инцидент, по их словам, был даже зафиксирован сразу четырьмя случайно оказавшимися там "стрекозами". Поэтому никого не удивило, что первым на неожиданное замковое лязгание откликнулся именно Андрон Кун Чу.

Он поднялся с койки и с напором сказал:

- Ну-ка!

С других коек ему ответили:

- Не пори горячку, Андрон. Сами придут. Может быть, это провокация.

- А, ну-у-у! - отмахнулся Андрон, для большей ловкости движений скинул свой балахон и, оставшись голым, для выпендрежа препоясался двумя длинными сверкающими мечами - фамильными реликвиями Бог знает какого тысячелетия, выхватил из тайника хорошо припрятанный скварк и, натужно взвыв, помчался что было мочи к ближайшей торцовой двери.

Дверь под ударом его тела легко растворилась, он стремительно вывалился в серое, как всегда, моросящее сияние среднеямайского пейзажа, в сладковатый воздух, от которого сразу же рефлекторно заныли виски, намекая на будущую головную боль, и очутился в метре перед двумя амазонками, несколько более одетыми, чем он, во что-то черно-блестящее. Легонько взвизгнув, напружинившись и тут же расслабившись, они с нескрываемым интересом уставились на куафера.

Когда Андрон углядел на физиономиях амазонок намерение во весь голос тут же над ним расхохотаться (вдобавок к комизму самой ситуации он и сам был на первый взгляд смешон - квадратный, низкий и кривоногий), он попытался юмор ситуации превратить в его противоположность. Для чего сунул свой скварк за пояс, единственное его одеяние, выхватил оба меча, закричал, на этот раз уже не только натужно, но и по-настоящему жутко, легендарным куаферским криком, и с невероятной скоростью завращал своими мечами, являя собой уже полное воплощение бездумной машины для множественных убийств.

Единственное, что мешало Андрону Кун Чу, - ему еще никогда не приходилось убивать женщин, а то, что он начал крутить мечи, было несомненной прелюдией к убийству. Животных он, как корректор, переубивал массу, вдобавок убил двух мужчин - оба раза, правда, в порядке самозащиты. На женщин же Андрон Кун Чу с детства смотрел как на что-то неприкасаемое и даже где-то прекрасное. Единственное насилие, да и то с согласия жертвы, которое он мог применить в отношении женщины, носило в его понимании чисто сексуальный характер. Но мужчина, даже голый, крайне редко готовится заняться любовью, вращая со страшной скоростью старинные мечи. Таким образом, начав это физическое упражнение, он не мог не убить и не попасть при этом в положение совсем уже идиотское, но и убить также не мог, потому что, несмотря на весь свой киллерский опыт, Андрон Кун Чу не был убийцей. Может быть, к своему собственному изумлению, не был.

Амазонки опять взвизгнули, на этот раз не столько испуганно, сколько кокетливо, после чего одна из них, зазывно почесав грудь, произнесла следующее:

- Очень-очень лихо! Здесь будем или пойдем куда поуютнее?

Вращение мечей тут же прекратилось, Андрон пристально и мрачно вгляделся в пупки амазонок, плюнул с чувством, развернулся и побежал обратно в виварий. Те наконец расхохотались - впрочем, не слишком обидным хохотом. Представление им явно понравилось.

Целый день после этого Андрон мрачно отругивался на насмешки коллег, был смущен, задумчив и громко в задумчивости сопел, а потом вернул себе репутацию, сорвавшись с места на поиски тех амазонок и пропав в результате на десять часов.

Однако остальные события, происшедшие в день выхода куаферов из вивария, были далеко не такими комическими.

Выбравшись на свободу, они, не разбредаясь поодиночке, немного походили по лагерю, вглядываясь в лица вновь прибывших (те мучились от вынужденного безделья и очень надеялись на конфликт) и, просто чудом ни во что не ввязавшись, тихо, под нос, почертыхались по поводу произведенных в лагере разрушений и так же кучно отправились в свой жилой блок. И вот здесь-то их ожидал сюрприз - правда, сюрприз вполне ожидаемый. Их блок - шикарный четырехмодульный гексхузе, зародыш которого можно было приобрести только на очень немногих и очень черных рынках Центрального Ареала, за который Федер, по его словам, пошел "на три убийства и одно скотоложство", - был занят вновь прибывшими бандитами.

Как так вышло, что Федер упустил из виду этот просто неупускаемый из виду факт, навсегда останется для мировой истории неразрешимой загадкой мировая история ими, впрочем, пестрит. Извинения ему здесь нет, есть только намек на возможное объяснение. Оно до неправдоподобия элементарно: капитан куаферов просто замотался. Просто увяз в попытках склонить команду на свою сторону, наладить отношения с Верой, продумать с матшефом все новые детали будущего пробора и, главное, как можно более грамотно построить свои отношения с Аугусто. В промежутках он либо впадал в тупую прострацию - в положении лежа, с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом, - либо с крайним напряжением думал, не имея возможности записать для памяти ничего из того, что им было надумано.

Другой виной Федера в тот злосчастный день было его отсутствие в момент открывания дверей второго вивария - виной, которая на самом деле была не более чем ошибкой, но ошибкой того рода, которая хуже всякой вины. Здесь его подловил Аугусто.