Александр Тюрин - Вологда-1612

— Меня зовут несколько иначе. А вообще-то мне — ничего, но вот трое детишек-сирот, не возьмешь их с собой?

— Сирот жалко, но почто они мне?

— Заплачу я тебе, — Максим высыпал на ладонь фряжские камушки. — А потом и сироты тебе пригодятся. Народ на Руси повывелся, селения пусты стоят и грады необитаемы, а эти будут тебе работники.

— А где ж работники? — оживился купец, увидев камушки.

— А вот и мы, — появился Иеремия, держа за руки девочек. — Сеем, жнём, молотим, шьём, штопаем, тачаем и прядём.

— Никит, Никит, куда ты подевался? — послышался бабий голос, из-за сарая появилась тучная женщина. Похоже, что хозяйка.

— Батюшки, — вымолвила она, увидев Максима и детей. — Это кто еще взялся?

— Работники пришли, — хмыкнул купчина, — только сопли подобрать забыли.

— Да они ж от горшка два вершка.

— Хозяйка, я дельное говорю, — быстро заговорил Максим, увидев в глазах бабы жалость, — возьмите детей и камушки. Здесь, на пепелище, пропадут мальцы, сироты ведь. Они и в самом деле крепкие, к работе привычные. Этот молодчик, пусть и в соплях, да при мне двух конных злодеев оприходовал.

— Ну возьмем, возьмем, — совсем удобрилась баба, — мелкие ведь, много места не займут. И пора нам отъезжать, покуда всего имения не лишились. Если бы Никита Иванович языка немецкого не ведал и не привечал купцов из Немецкой слободы гостинцами интересными, то нас верно и в живых сейчас не было.

— Трогайтесь, хозяюшка, трогайтесь, на немцев никаких гостинцев не напасешься, жадные же как свиньи.

Максим высыпал камни в руку купца, а баба повела детей к подводам. Еще и солнце не успело встать, как пятеро подвод потянулись со двора. На второй сидели Иеремия, Настя, Даша, а с ними четверо хозяйских детей. «А все-таки мы их выдрали», — крикнул напоследок Иеремия, вскидывая сжатую ладошку. Пара немцев поехали впереди, важно покрикивая «Weg frei», остальные потянулись сзади.

В утреннем тумане быстро растаяла спина последнего всадника. Слегка постанывали на пронизывающем ветру распахнутые ворота. Через двор наискось пробежал тощий черкас, сжимающий в руках заполошно кудахтающую курицу, и выскочил в ворота.

Максим вышел на середину опустевшего двора.

— Ты думаешь, что освободился, — из распахнутого окна горницы донесся голос, а следом появилось лицо Каролины. — Но от грехов так просто не очистишься, сие хуже нечистот липнет.

— Это такие друзья, как вы, хуже говна липнут.

Из утреннего тумана на купеческий двор вошло трое. Эрминия Варгас и двое гайдуков, что несли на носилках тело, покрытое окровавленной скатертью. За ними послушно ступало двое коней.

Гайдуки положили носилки с телом на землю и куда-то спешно удалились.

Каролина, выйдя из окна горницы, ловко соскочила на выступающую балку подклети и спрыгнула на землю. Сорвала скатерть с носилок, открыв Ровлинга с дырой во лбу. На теле его лежал меч, прикрытый скрещением рук. Каролина опустилась на колени и лобызнула мертвеца в губы.

— Англу дохлому уже ни поцелуй твой не требуется, ни новые земли.

— Был наш Бред Вильямович занудлив и в молитве неприлежен, — сказала Каролина. — Однако в том имелась своя прелесть, святош и без Ровлинга хватало. Ты, Максим-злодей, без всякой жалости проделал дыру сквозную в голове нашего товарища, который был столь любезен сердцу нашему знанием законов и коммерции. Ты умертвил торгового гостя аки хищник в нощи, хотя имел оный муж полное право на достойный суд со стороны равных. Поправимо ли сие? Как ты думаешь, кто нынче Ровлинг? Кто или что? Человек или тление одно?

— Блуда словесного и так уж предостаточно от вас услышал, но не волнуйтесь, скоро протухнет законник ваш, — сказал Максим, ощупывая цепким взглядом окрестности. — Я думаю, что пора кинуть эту падаль на корм псам. Они порадуются.

Из тумана вновь явился тощий черкас, который только что снес со двора курицу. Завидев собрание людей, он шатнулся к стене, однако продолжил свой путь к курятнику.

— Падаль, значит, вещь мертвая. «На все создания раскинул Господь тенета и сети Свои, так что, кто хочет видеть Его, может найти Его и узнать в каждом творении». Из сих слов философа неясно, является ли падаль творением или уже нет. Что ж, проверим.

— Підійди сюди, — крикнула Каролина черкасу, который уже скрывался в дверях курятника.

— А навіщо?[35] — слегка промедлив отозвался тот.

— А поцілую, — с серьезным лицом посулила она.

Черкас, не смея ослушаться, подошел к Каролине, снял шапку и поднес губы к ее лицу.

— Невже поцілуєш?[36]

— Шапку те одягни, а то воші розбіжаться ніби коні.,[37] — сказала шляхетка и, повернувшись к черкасу, подняла юбки. Тот, как справный молодец, немедленно пристроился сзади.

Протерпев первые толчки удилища, Каролина полуобернулась и спросила:

— Ну як солодко тобі?[38]

— Солодко, пані, солодше меду.[39]

— Ну так і пора заплатити за це?[40]

И сверкнувший между ее пальцев стилет вошел черкасу в глаз. Человек успел всхрипнуть, отшатнутся и пал на труп Ровлинга уже мертвым.

— Подобные вещи любят друг друга и соединяются. Вся плоть едина, — молвила Каролина, спешно поправляя одежду.

— Не слишком ли большую плату ты взяла с этого хлопца? А сколько обычно берешь? — сказал для бодрости Максим, ощущая однако холод и приближение мрака.

— Sabbateo, oyes, habremos la carne unica,[41] — выкрикнула Эрминия тоскливым голосом болотной птицы.

Затряслись стены хоромов и прочих построек, огибающих двор.

Максим ощутил Касание, иное Касание, которое зло давило ему на затылок.

Он обернулся. За ним ним стоял Четырехликий. Окружности его были сейчас едва различимы. Весь Четырехликий напоминал отсветы света лунного на краях облаков.

— Здорово, нечисть. Это ты нынче бледный с недосыпа?

Двинулся Четырехликий к телам Ровлинга и черкаса. В четырех его окружностях завиднелись уже не человеческие лики, а будто морды звериные — ящера, пардуса, собаки и обезьяны.

— Вот и покупатель наш щедрый. Вот кому пневма освобожденная надобна, — звонким базарным голосом сказала Каролина. — Он и есть ангел наш светлый, ни капельки не падший. Такого не грех и в афедрон поцеловать.

— Идолопоклонство — грех непростительный, это и вам, римокатоликам, ведомо.

— Да какое же поклонение ты усмотрел? Да и не идол это, а что-то вроде искусного устройства, машины. Заплатил и пользуйся.

— Чем заплатил? Чужой кровью?

— А хоть бы и чужой. Потому что сказано владыкой небесным: овладевайте землей. И мы выполняем высшую заповедь, тогда как вы, московиты, дикие сарматы, карибские и гвинейские дикари годитесь лишь на то, чтобы быть пищей для этой машины.