Александр Тюрин - Вологда-1612

Холодеют руки и темнеет в глазах, а ему еще надо вспомнить. Неразговорчив был Савватий, редко баловал своим словом. Только дай ему что-нибудь, да принеси. Грибов редко требовал, но ягод часто. Черники, малины, голубики. Именно в такой последовательности. Черный цвет, красный, голубой. Савватий, когда хотел подношений, ударял в дверь Максимову посохом. Надо это вспомнить, хотя мысли едва подвижны.

Черника, два удара посохом. Малина — три. Голубика — один. Черный, черный, красный, красный, красный, голубой. Надо представить, как ощущается каждая ягода. Твердая голубика, водянистая малина, мягкая черника. Твердый — голубой, водянистый — красный, мягкий — черный.

Цвета и ощущения словно бы катались по пальцам Максима, пока наконец не возник ключ — он сразу его признал по красоте. Ключ открыл Четырехликого.

Четырехликий просветлел и стали различимы его лики — инок Савватий с Афона, ребе Шаббатай из Порто, дон Орландо Сеговия, марран из Гранады.

Проявилось у Четырехликого и лицо Максима Стефанова.

Был Четырехликий сейчас велик, изросшие из него власы охватывали весь мир земной и проникали даже в самую ничтожную точку. Оттого теряла всякая точка твердь, превращаясь в ручеек. И весь мир земной оборачивался переплетением текущих стихий, зыбью, пенистой волной.

Был Четырехликий сейчас также мал, лежал он в руках Максима, как хрустальный шар.

В глубине его узревал Максим, словно арабески на легкой ткани, путь Эрминии Варгас и Каролины, сопровождаемых отрядом гайдуков.

И Максиму был внятен язык Четырехликого — слова и речения, которые проявляли непроявленное.

Где только светило солнце, запуржило, и вот уже не видно не зги. На дорогу, преграждая путь гайдуцкому отряду, с внезапным хрустом рухнуло дерево. Из-за кустов ракиты, с ветвей вековых тополей, из-под еловых лап, покрытых ледяной коростой, вдруг посыпались русские мужики — брадатые, с рогатинами, топорами и цепами. Успелось лишь немногим гайдукам разрядить свои ручницы и пистоли, прежде чем обрушились на них корявые орудия деревенской выделки.

Каролина была зацеплена крюком и сброшена с коня. Она успела отблагодарить свинцом крестьянского парня, который изумленно озирал ее прелести, обнажившиеся из-за задравшихся юбок. Но другой мужик ударом рогатины пригвоздил ее к дороге. И, брызнув кровью из-под левой груди, угомонилась Каролина навек.

Эрминия Варгас едва не вырвалась из засады, но сильный порыв ветра, смешанный с ледяной крошкой, смел ее коня с дороги, где запутался он уздой в кустах. Эрминия продралась сквозь заросли, но после встретили ее две приземистые русские бабы.

Она кричала «Por que, el amor mi, Sabbateo?[47]», а бабы упорно били дубинами, доколе голова ее не треснула, да и потом долго не останавливались, сокрушая кости безропотного тела. Затем стянули с убитой всё платье, несколько раз сплюнули на нее и со словами «Не укрепится корень зловредный», ушли восвояси. После подошел к Эрминии матерый волк и начал уважительно облизывать ее раны, но, не удержавшись, запустил клыки ей в живот.

А рядом с Максимом появились две женщины, покрытые белым. Они протянули к нему руки и он принял их своими руками.

— Vaya con Dias, — сказала одна из них.

— Иди с Богом, Максим, — сказала другая.

Теперь было у него новое тело, а старое было лишь, как лист, унесенный с ветки древа порывом осеннего ветра, как плеск на воде и след на снегу.

Земной мир истаял в свете двух бездн. Максим почувствовал крылья, прочные, как алмаз, и легкие, как дыхание. Послушны они были его воле, устремился он вперед и увидел, как власы огненные далеко стелятся вслед за ним.

То, что казалось ослепительным сиянием, открылось новой жизнью. Поселенцами ее были ангелы с сапфировыми и серебряными ликами, ангелы подобные овнам и тельцам, с телами звериными. А сотканные из огня хрустального серафимы с великим шумом уносились к алмазным сферам звезд.

Во дворцах яхонтовых, подобных древам, обитали ангелы по чину своему и ряду. А люди, обретшие новую плоть, жили в листве высоких древ, подобных дворцам, среди плодов медоточивых. И каждая дума, и каждое речение словесное, порожденное новыми людьми, было зримым как ангел — так что не укроется червоточина никакая. По путям поднебным, соединяющим горний мир словно паутинка шелковая, переносились эти ангелы, соединяя все души.

Здесь было место и для царского града Вологды, была она еще краше, чем вчера, до прихода человекоядной своры, краше, чем во времена государя Иоанна Васильевича. Ее золотые купола поддерживали свод нижних небес, а река представала потоком жидкого изумруда.

Здесь было место и для всех других градов русских, яснохрустальных и вечных.

Здесь будет его вечный дом.

6

— Приступить к финализации реконструированного исторического объекта. Ошибки процесса не обрабатывать, сериализацию и другие виды сохранения объекта не проводить.

Максим не понимал значения слов, но ощущал, что его хотят лишить вечности. Яхонтовые дворцы, златокупольные грады, река жидкого изумруда, хрустальный свод небес — все исчезало в темных провалах и трещинах. На месте рая осталась мутная пелена, подернутая серыми пятнами.

— Что это с ним? Он как будто съел три порции поп-корна.

— Похоже на синдром глубокого вовлечения в реконстрируемую реальность. Для начала поставим ему нейрошунт и подключим резервный гиппокамп. Надо бы стереть все свежие впечатления.

К Максиму быстро возвращалось понимание утраченных слов и образов; серые кляксы ярчали, яснели, приобретали форму и значение.

Здесь тоже был Четырехликий. Вернее Многоликий. Объемные мониторы, размещенные на змееподобных кронштейнах, показывали зарегистрированные личины участников.

За диамантоидной стеной, принявшей к вечеру максимальную прозрачность, виднелись напоплантовые башни, похожие на огромные деревья. Они росли, плодоносили и ветвились, исполняя миллионы программ, которых разрабатывали технозоиды системы жизнедеятельности.

По нанотрубчатым паутинкам, от башни к башне, носились технозоиды системы коммуникации, похожие на медноликую саранчу.

На заоблачные вершины башен карабкались технозоиды системы наблюдения, обвитые лентами световодов.

Из-за лагуны, картинно раскатывающей управляемые волны, стартовал орбитальный челнок модели «херувим»; его ионные двигатели напоминали хрустальные крылья.

— Ну как, отпереживался, Максим? — спросил арбитр. — Или тебя лучше звать Савватием? А может Иеремией? Три воплощения за один присест — не слабо!

— В этой реконструкции Максим упорно впаривал свою точку зрения, — сказал Роулинг, — Не Максим, а маньяк в собственном соку.