Александр Тюрин - Вологда-1612

— Kill'im, — гаркнул Ровлинг и пальнул из ручницы. Однако Максим укрылся за падающим чужеземцем, в тулово которого и ушел горячий свинец. Затем, вырвав пистолет из руки убитого, послал пулю сам.

— На, угостись.

Свинцовый гостинец вошел англинскому купцу между бровей.

— В аду доложишь об открытии земель новых.

Последний из товарищей Ровлинга покрутил тесаком с зазубренным тыльем, которым удобно резать корабельные канаты, затем прорычал широкой глоткой:

— Damn you!

— Заморские вопли я уже сполна изучил. Что еще?

Иноземный моряк увидев, что предстоит схватка один на один, добавил голосом куда более мирным.

— Shit.

И резво повернулся, чтобы припустить прочь. Однако не успел. Широко шагнув, Максим поспел поймать моряка за край плаща и вогнать ему меч промеж лопаток, оборвав на середине слезливый вопль: «Fuck off!».

— Теперь помолчи.

Дети были здесь, они сидели на повозке, запряженной двумя отменными кавалерийскими конями. Мальчик прочистил ухо, которое, верно, немало оглохло от стрельбы и сказал:

— Ты вовремя, дядя Максим, от ведьм тех сбежал. Я-то вовсе не понимаю, чего мужики в них такого находят и совсем дурные становятся. Про прыщ на носу у молодухи я тебе говорил, так у старой еще и нос крючковатый. Сущая яга.

Максим запрыгнул на левого пристяжного, махнул нагайкой и крикнул детям.

— Токмо держитесь, сейчас прокачу.

Справные были лошади, да и колесные оси отлично смазаны.

За ними сразу увязалось трое конных. Стали настигать, посвистывая плетками и что-то выкрикивая на ногайском наречии.

Один их преследователей вдруг перелетел через голову коня, который завалился набок, странно дергая ногами.

— Я кувшин с маслом в них швырнул, — зазвенел торжествующим голоском Иеремия, — ибо жратвы в возке знатно много. Вот плюшки — для расстреляния, и варенье для утопленья.

— У тебя кувшин вместо головы, спрячься, — заорал Максим и выстрелил назад из пистолета, сбив с коня еще одного ногайца.

Однако другой всадник поровнялся с повозкой и взмахнул саблей, чтобы срубить мальчишку.

— Еремка, ложись на постилку, не вертись, недоумок!

Но мальчишка и, не думая пригибаться, кинул в ногайца подушку. С меткостью кинул. Под острой сталью сабли лопнула подушка, пустив облако перьев в лицо всаднику. А Иеремия еще привосокупил к подушке горшок. Метательный снаряд поразил конного воина в голову, обмяк тот в седле и, не удержавшись, рухнул вниз. Разгоряченный конь, не останавливаясь, поволок по ухабам его тело, запутавшееся одной ногой в стремени.

— Дядь Максим, это у него кувшин вместо головы!

Из переулка выскочило еще двое ногайских всадников. Максим по спинам конским и дышлу перескочил на повозку, выдернул из-под соломы влажный тулуп. Один всадник пытался перескочить с коня на повозку, но взмах тулупом сбросил его вниз. Голова ногайца хрупнула под колесом, обрывая трусливый выкрик на чужом языке.

Сабля второго всадника пробила тулуп, но и Максим рванул его на себя, закручивая мех. Ногаец, так и не выпустивший саблю, завалился с седла набок. После того Максиму осталось иссечь степняка мечом и, с хрустом перерубаемых шейных позвонков, отделить бритую голову от тела.

Уже пролетела повозка лихая почти что весь Нижний посад, как путь ей перегородил конный разъезд черкасов.

Максим резко свернул в ближний переулок, едва Иеремию не выбросило на повороте.

Но и в конце того переулка встречал их десяток конных — у некоторых были меховые накидки и шапки с перьями польских гусар, у других доломаны и войлочные магерки венгерских гайдуков.

Всадники с двух сторон подъехали к остановившейся повозке.

— А от хто в нас балує? Навiть нашi начальники отаман Мазун i пан Голеневськiй цiкавляться[31] — один из черкасов, железком пики подцепив Иеремию за шиворот, поднял его в воздух. Мальчик повис над саблей, которую держал другой черкас. — А не хочеш чи, хлопець, станцювати на рожні?

— Отпусти меня, рябая рожа, чертово копыто, мурло немытое, — отчаянно шептал мальчик, однако боялся пошевелить рукой или ногой.

Тринадцать человек, оценил Максим. Но в узком переулке всадники сильно скучились. Два черкаса упирались в заднюю грядку повозки, кони фыркали прямо в лицо детям. И с другой стороны, напирало два конных ляха, их кони били головами в хомуты пристяжных. А у всадников в следующем ряду горели в руках факелы.

И, хотя каждый миг мог сделаться последним, Максим вдруг почувствовал дыхание Бога, как в самые радостные свои часы. И пусть мир нынче был страшен и уродлив, но это оказывалось одной видимостью. Тела и вещи были лишь мимолетным сплетением красок, которые разрисовывали мир земной словно тонкий венецианский фарфоре. И мгновением спустя потоки могли свиться иначе и сделать мир земной другим лучшим — по Божьей воле.

Максим увидел лики Четырехликого со всех сторон.

— Дострибався, москаль. Зброю кидай, інакше порубаємо, спершу хлопця, потім тебе,[32] — крикнул передний черкас. — Мокренько буде.

Мир земной был уже совсем плоским, сжатым двумя безднами. И свет от обеих бездн бесприпятственно проникал в каждую тварь и вещь. И те теряли твердь, плыли как краски жидкие по фарфору тонкому. И Максим уплывал за пределы своего тела, осознавая себя то в одном месте, то в другом, а то и сразу в нескольких.

Молчание чужого разума, крик души, биение чужого сердца, его воля, податливость — все это было внятно ему.

— А того ли хотите? Может, лучше еще по чарке и на боковую?

— Ти що лопотеш?

— Да так, для звука. Лови мое оружие. Меч в посохе.

Максим встал и перебросил посох ближайшему черкасу — тому, что подносил острие сабли под тельце ребенка. Черкас легко перехватил посох ровно посредине левой рукой. И в это мгновение его отрубленная кисть пала вместе с саблей. Меч, выдернутый из посоха с помощью шелкового шнурка, был уже у Максима. Издав птичий свист, булатный клинок выписал еще круг и чиркнул по шее черкаса, удерживающего мальчика на конце пики. Черкас, булькая, как открытый мех с вином, стал валиться на бок, а Иеремия упал с железка.

Максим выстрелил польскому гусару в живот и выдернул посох из правой руки черкаса.

Меч был сейчас черно-золотистым телом Четырехликого, как змей обвивал он толпу вражеских воинов, приуготовляясь разорвать её на куски и поглотить ее плоть. Тело Четырехликого было плотным и зримым, а неприятели побледнели и уплощились, сделавшись словно тени на легкой ткани…

Перескочил Максим на левого пристяжного и, отолкнувшись от хомута и дышла, запрыгнул на лошадь с раненным ляхом. Прикрываясь его телом, Максим вонзил меч другому гусару под кадык и ударил посохом в лицо заднего всадника. Затем соскочил с лошади и с одного маха раcсек сухожилия на передних ногах коней, стоящих позади.