Ирина Дедюхова - Повелительница снов

Они сидели понурые, часы перед неминуемой смертью страшны своей безысходностью. Они были молоды, полны сил, и ждали смерти у себя на родине в обыденной, почти домашней обстановке. Они не ели целый день, и в сумах, которые не отняли, у них была какая-то снедь, но кому полезет в горло кусок? Никому не полез, кроме Вариного деда. Ему полезло два хороших шмота сала, десяток малосольных огурцов, а из других сумок он позаимствовал полдюжины измятых вареных яиц. Глядя на его безмятежную жующую рожу, его товарищи бегали блевать в другой конец амбара. Повечеряв, Александр Кузьмич, устроив из одежи боевых соратников себе что-то вроде гнезда, мирно отошел ко сну. Никто, конечно, не мог спать, и, слушая его забористый храп, мужики не как не могли понять: геройское это самообладание или бесчувственность чурбана? Да может, просто человек устал, измотался за день.

А наутро станицу захватили красные, началось наступление, и их расчет топал без отдыха и без пищи более суток. На привале деда Сашку обвинили, что он, ведьмино отродье, все наперед знал, сожрал все у них и дрых на их кацавейках. Хотели было даже побить, но Варин дед и Григорий были драгунского роста, чуть более двух метров, и с кулаками-кувалдами. Григорий, хоть и тоже был злой на Саньку, тут же переместился за его спину и повернулся к нему спиной.

На хутор друганы вернулись уже после того, как, по бытовавшему тогда выражению, станичники просрали Дон. Началась какая-то суетная жизнь, при которой требовалось держать круговую оборону. Деда Сашку выгнали из партии в конце 20-х годов из-за того, что он отказался участвовать в раскулачивании.

Когда его вызывали на подобные мероприятия, он, глядя поверх голов, что позволял ему его рост, с растяжкой произносил: "Не-а!". Переупрямить, что-то втолковать ему о мировой революции и борьбе пролетариата было невозможно. Он откровенно скучал, переминался с ноги на ногу, чесался, а в погромные дни спокойно ехал в затоны рыбалить. Партийная ячейка его долго не могла понять, что это — природная придурковатость или тонкий расчет?

Безрезультатно побившись с ним около полугода, вычистили из партии, написав в постановлении: "Вытряхнуть из рядов, как гада из мешка!".

Вот странности жизни! Но только благодаря этому, деда не тронули в репрессии, когда прямо по партийным спискам были уничтожены все старые большевики.

О ТОМ, ЧТО КРОМЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЗНАТЕЛЬНОСТИ, МУЖИКАМ И БАШКА НЕ ПОМЕШАЕТ

— Мы, ростовские, завсегда приспособимся! — хвастала бабушка, — Пусть власть лютует, а мы — исхитримся и выживем. Земля у нас, слава Богу, родит, так что никакой мировой пролетариат нам не страшен. Но то, что сделали с казаками, Варька, пусть на их души камнем ляжет, пусть им и на том свете спокоя не будет!

Варя помнила по книгам нарисованных на картинках жирных злых людей — это были кулаки. Они жестоко угнетали бедноту, не давали крестьянам есть досыта. Но она теперь понимала, что даже приусадебный надел мог вполне прокормить огромную семью. Варя хорошо знала трудоемкий процесс выращивания капризной помидорной рассады на Урале, последующий перенос ее в пленочные парники. Она с малолетства видела, как трудно «доставались» с использованием самых высоких связей ее родителями навоз и пленка для взращивания невзрачных, снимаемых зелеными с куста помидорок. Поэтому ее поразила сама посадка помидор на Дону, когда семечко кидалось в небрежно взрыхленную носком сапога землю. Так как же надо было жить здесь, чтобы быть голодным? Бабушка не могла дождаться, когда Варя подрастет, чтобы посылать ее с теткой на станцию Лихая и в ближайшую станицу торговать всеми не съедаемыми припасами. Погреба ломились, а бабушка вздыхала, что уже который год засуха, неурожай. Так что же эти бедняки делали? Даже ямки отколупать не могли?

А казаки изображались в книжках с противными мордами, они гнались на конях с саблями за несчастными женщинами и детьми. Неужели в книжках врали? Впрочем, она вспомнила, что давным-давно думал по этому поводу один желтолицый человек, ведь все уже было под Луной. Она уже даже начала догадываться, почему казачество оказалось пережитком прошлого. Рецидивы военных выступлений у такой провинции были бы делом постоянным и привычным, это бы расшатывало устои империи изнутри, в таких случаях обычно верхушка подкупалась (или физически уничтожалась), а масса обкладывалась непомерной данью. Это была азбука покорения. Поэтому Варе было очень жалко плачущую, вспоминающую былое бабушку.

Когда Сашка Ткачев просватал за себя Настю Кукарекину, многие даже разобиделись. Сашка, при всех его странностях, был видный парень, а Настька — маленькая, сразу и не нащупать. Но огромные карие глаза, коса, толщиной в добрый кулак, и чистый, красивейший в двух хуторах голос со счетов было не снять!

Гришка тут же окрутил Настину подружку, так что две свадьбы играли в один день. Невестам было по семнадцати годков, а женихи их были из самых ветроголовых, зато веселые!

Младшая Гришкина сестра Настя была совсем иной, чем он. При всей наивности, неискушенности сельской жительницы, она имела цепкий ум и практическую сметку. Боюсь, что в коммунистах друзья бы сдохли с голоду, если бы бабушка не имела бы еще и своего, маленького, но обособленного хозяйства. Настя н и к о г д а, ни при каких обстоятельствах не вступала в колхоз. Это было сложно, трудно. Сашка, хоть и вытряхнутый из рядов, считался сознательным, его вызывали и ежедневно прорабатывали, чтобы он подействовал на жену. Но на его маленькую кроткую жену, по всеобщему мнению, сам черт бы не подействовал. А Настя считала, что раз ее брату и мужу Бог ума не дал, то ее задача — спасти рожденных детей, а уж затем, на то, что останется, содействовать выживанию хуторских придурков, которые возомнили себя пролетариями всех стран.

Бабушке-единоличнице до конца жизни не платили пенсии. Поэтому они дожидались пенсии деда, чтобы раз в месяц сделать закупки в магазине, который все по привычке называли «кооперация». Настасья Федоровна полагала, что унизит мужа, если станет делать хозяйственные расходы на собственные гроши, которые имелись у нее от продажи пуховых платков, огородины и яиц на Морозовском рынке. Свои же деньги она складывала на книжку в сберкассу — на смерть и посылала двум дочкам, вышедшим замуж за инженеров.

…То, до чего не доперли многие мужики, Настя поняла если не умом, то сердцем. Уже из первых репрессивных мер она сделала вывод, что власти не остановятся, пока не сравняют их всех с босяками, с которых и взять-то нечего. Поэтому нужен запас, нужен еще один погреб, нужны хованки. Над ней смеялись, с ней взахлеб спорил Григорий, объясняя задачи советской власти и ее политику. Он говорил, что никогда России не прожить без казаков, что Россия заинтересована в лояльном и политически грамотном казачестве. "И нищем", — добавляла Настя. Потом она своими глазами увидела, что власть не желает их знать вообще, что нищий казак для власти даже страшнее, чем сытый. Власть хотела видеть только мертвого казака.