Ирина Дедюхова - Повелительница снов

Ирина Дедюхова

Повелительница снов

…Не услышим в ответ мы ни звука,Не познаем исток и конец…Здесь сокрыта немая наукаОтстучавших когда-то сердец.

Все равнины покроются солью,И исчезнет последний народ…Сердца трепетом, нежною больюОтмечаем мы времени ход.

Выбрав родителей, дату и место рождения, душа устремилась к давно ждущей ее женщине. Перед ней лежало огромное колыхающееся поле слепков, которое ей надо было пройти, сохранив свою сущность. Лишенные оболочек, изломанные, истерзанные обломки стремились соединиться в нечто целое, стараясь прилипнуть к любой женщине, ждавшей ребенка. Они жадно поглощали энергию приблизившихся к ним душ, шлейфом цепляясь к любой из них. Каждое движение этой массы было наполнено одни страстным воплем: "Жить, жить, опять жить! Воплотиться! Стать целым!". Что же сделали люди со своей душой, что бесформенным беспамятным комом висела теперь между временами и пространствами?

Распаляя свое свечение, душа прожгла себе путь в этом поле, и тихо стала опускаться к почуявшему ее, враз забившемуся сердечку. Рядом с ней таяли хлопья выгоревших обломков душ. Душа засыпала, колокольный звон прежних жизней и воплощений затихал, начинался большой сон Детства. Который раз она становилась чистым листом, на котором Жизнь выводила свои сложные письмена…

О ТОМ, ОТКУДА БЕРУТСЯ ДЕТИ

В погожий, по-летнему теплый день в конце апреля 59 года на пыльном базаре заштатного городка в Предуралье стояла молодая супружеская пара. Базар был беден и пуст. На солнышке среди шелухи от семечек грелись приблудные собаки. Только на одном из прилавков деревенская старуха торговала темно-болотного цвета, похожими на жаб, солеными огурцами. Спрос на них явно превышал предложение, и у прилавка выстроилась небольшая очередь. Продавщица, наслаждаясь важностью момента, не торопясь, доставала огурцы и пыталась мило беседовать с каждым покупателем.

— Толя, я прямо сейчас, прямо здесь умру, если не съем соленый огурец! Пойди и отбери у этой бабки!

— Ленчик, потерпи, я сейчас в очередь встану!

Его светловолосая, симпатичная жена, ничего не ответив, подошла к оторопевшей старухе и молча отобрала у нее скользкий огурец. Пока муж совал разоравшейся бабке рубль, жена с наслаждением цинично схрумкала овощ прямо у прилавка.

— Лена, ну, зачем ты так? Меня чуть в очереди не побили!

— Ой, Толяна, мне что-то так плохо, так плохо! Ох, когда это уже кончится? Сам-то не беременный, вот был бы беременным, узнал бы…

Супруги отошли к зеленому забору, и молодая женщина, захлебываясь, согнулась пополам в приступах рвоты. Вышел и бабкин рублевый огурец и обеденная картошка с луком и почему-то халвой.

— Толя, у меня осталась халва в пакетике, я-то есть не могу, а ты прямо сейчас же съешь!

— Лена, да и я уже не могу есть эту халву, и на улице неудобно как-то…

— А мне блевать на базаре у забора удобно? Ешь, мне надо тебя занюхать!

Будущий счастливый отец молча давился халвой, пока жена с наслаждением его нюхала. Они нюхали халву уже где-то с месяц. И это было настоящим, большим человеческим счастьем.

Если забраться на самую вершину сопки, то весь мир будет лежать у твоих ног. Люди — мелкие смешные букашки, такие далекие отсюда! Рядом тайга, и вершины векового кедровника достают тебе до плеч. Луга весной покрыты яркими соцветиями жарков, можно часами смотреть и смотреть на колыхание махровых шапочек. Кто же смог придумать, вообразить такую красоту? Вот сейчас ветер ударит в лицо, и она побежит, раскинув руки, по пригорку вниз. Быстрее, еще быстрее! Ноги сами ускоряют бег, а навстречу несутся лагерная котельная, заброшенная баня, соседские огороды…

Как только Лена стала себя помнить, она всегда хотела иметь двух детей. Ее родители имели слишком много детей для такой жизни — семь, а она была лишь третьей и ей доставалось от младшеньких на полную катушку. Нет, она бы хотела родить только девочку и мальчика. Девочка должна была у нее родиться старшей. Она помогала бы ей водиться с мальчиком, как Лена помогала маме водиться с младшими братишками.

Лена родилась в небольшом сибирском шахтерском поселке в семье сосланных сюда еще до революции поляков и ненавидела этих поляков до глубины души. Поляки отравляли всю ее молодую жизнь. В ее военном детстве приехавшие к ним в поселок в эвакуацию девочки-полячки, учившиеся с ними в классе, ходили в красивых форменных платьицах, которые им посылали по линии Красного креста. Лене никто ничего такого не слал, только однажды ей досталась ношенная американская кофточка. Ее папу отправили служить в Войско Польское, потому что он знал польский и был с виду совсем поляком. А среди войны он вернулся с отсохшей правой рукой, и ему не платили какие-то очень важные для них деньги, потому что он воевал не в Советской Армии, а с какими-то поляками. Ленина мама, с трудом говорившая по-русски, тоже очень ненавидела этих поляков, потому что всех ее сыновей после войны отправляли теперь служить в Польшу. А там начальство всегда использовало их знание этого языка при разборках с местным населением. Когда однажды командиры поглушили гранатами карпов в пруду у поляков, то эти самые поляки очень жестоко избили брата Лены — Геннадия, которого послали объяснять, что никто в преждевременной кончине карпов не виноват. Лена очень стеснялась своей шепелявости, стыдилась, но ничего не могла с этим поделать. А что тут сделаешь, если дома из-за этих поляков, провались они вовсе, все пришепетывают на разные лады?

Лене еще целый год после окончания школы пришлось работать. Ей нужны были деньги, чтобы купить пальто и обувь. Не могла же она поехать учиться в кирзовых сапогах, которые были к тому же у них на двоих с младшим братом! Работать в сибирском поселке, кроме как в лагере на вольнонаемной должности, было негде. И семнадцатилетняя Лена год работала там учетчицей. Сразу после войны почему-то сажали, в основном, военных летчиков. Мост такой пошел. Эти летчики — с быстрой реакцией, импульсивные, избалованные орденами, трофейным шоколадом и женским вниманием, совершенно были не приспособлены к жизни зэков. Они держались сплоченной группой, били развязных блатных, которые липли к Лене, и почти не матерились при ней. Но после того как к ним приставили Лену, у них начались побеги. Бежали, в основном, молодые, красивые даже в робе мужчины, которые уверяли Лену, что их, посадили ни за что, просто так. Однажды Лене пришлось утром идти на работу мимо выставленных, для устрашения других бегунов, трупов с объеденными за ночь собаками, неузнаваемыми уже лицами. Лену перевели в управление, а к летчикам учетчицей поставили старую кривоногую хакаску с рябым лицом.