Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

…Нет смысла спорить с камнем на дороге или преградившим путь деревом — их не должно здесь быть. Значит, не будет.

— А вы иной, чем мне показалось вначале, — чрезмерно почтительно произносит Аоно.

Не откликается. Только смотрит большими темными глазами.

Высших не обсуждают. Намеренная неловкость… тонко рассчитанная.

— Быть может, вы тоже?.. — почти с улыбкой. И задумчиво:

— Так часто приходится разочаровываться в людях… хорошо, когда этого не происходит. Не так ли?

После недолгого молчания Аоно склоняется перед высшим:

— Простите.

— Мышка показала клыки, — угрюмо пробормотал человек с причудливым ожогом на шее.

— Мышки долго не живут, — успокаивающе сказал второй, в неумеренно пышной одежде.

Двоюродный брат Аоно, помощника Йири, пригласил господина в свой дом. Судейский чиновник еще не удостаивался этой чести — и теперь, получив согласие, постарался быть безупречным хозяином.

Половинка луны показалась на небе, когда Йири покинул его дом. Воздух последнего месяца лета был пряным и пьянящим, тяжелым, прозрачным и темным.

Йири не обратил никакого внимания на уличного разносчика, который устало плелся в обнимку с плоской корзиной. И когда тот склонился в глубоком поклоне — лишь взглядом скользнул.

Человек бросился под копыта его коня — испуганное животное взвилось на дыбы, и в этот миг тень мелькнула на невысокой крыше. Охранники заметили бы ее сразу, но отвлеклись на человека под копытами.

Но не зря их отбирали особо — от взмаха руки одного нож отлетел в сторону, не успев коснуться плеча.

— Подберите, — велел Йири. Спрыгнул на землю, прикусил губу и не двигался. Лишь несколько мгновений спустя, когда охрана убедилась, что человек на крыше был один, вновь взлетел в седло и, ни слова не говоря, поскакал дальше.

Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной — тоже.

Что лезвие отравлено, узнали быстро — метнувший клинок признался сам.

— Принесите нож, — велел наместник и долго осматривал синеватое лезвие с волнистым узором. Хороший клинок.

— А еще была игла, — сказал тихо — но Шинори, который принес нож, слышал. — Жизнь — это змея, свернувшая кольца, да? — обратился к нему господин.

Тот, растерявшись, молчал. Наместник, с досадой махнув рукой, отослал его.

— Когда-то давно Энху, глава сильнейшего рода тхай, сумел заключить договор с правителями куда более мелкими, присоединив в результате их земли к своим. Тогда обошлись словами, не кровью. Ее не было.

— Была. Но мало — недостаточно для внесения в хроники. Для того чтобы обрушить мост, не нужно разбирать перила — достаточно покачнуть опору. Иногда это правильней сделать сразу, не ждать раздоров.

Тушечница в форме головы сказочной птицы. Бронза — но сейчас, в лучах солнца, кажется золотом. Нельзя делать птиц из металла — они никогда не смогут взлететь. Аоно между тем говорит:

— Вы знаете, это мой родственник. Наши семьи очень близки. — Помощник и не пытался скрыть тревогу. — Конечно, закон есть закон… только страшно самому попасть под его колесо.

— Я помню.

— Он — всего лишь орудие в чужих руках, его вины в заговоре нет. Не более чем приманка…

— Это легко узнать, не так ли? — Молодой человек опускает ресницы — так бахрома занавески скрывает змею, подумалось Аоно. — Я спрошу его сам.

— Вы так хорошо знаете людей? Или обладаете высшей властью? — срывается с губ совершенно уж непочтительное. Тот словно не замечает вызова, порожденного отчаянием.

— Я знаю людей. И уже видел тех, кто хотел моей смерти.

— Только добра я хочу Окаэре, — произносит наместник несколько часов спустя, приложив печать к приговору.

В голосе слышна напевная мягкость северо-запада, странным образом сочетающаяся со столичным выговором. Наместник всматривается в лицо Аоно, некрасивое, покрытое темными крапинками.

— И вы будете со мной. Поскольку знаете, что я прав — и любите свой город.

— Я всегда чтил законы, — через силу отзывается Аоно. — Законы и волю вышестоящих… но с вами иначе. Вы правы, я люблю свой город и желаю ему процветания. Хотя предпочел бы не идти по головам близких — даже виновных.

— Неправильно. Это они идут путем, приносящим вред Окаэре.

Помощник прекрасно помнил закон — семья виновного лишается состояния, а как поступить с людьми, решает обладающий высшей властью. В случае покушения на Благословенного смерти подлежала не только семья виновного, но и вся родня. А в случае покушения на человека Второго круга, ставленника Столицы… Родственников, непричастных к содеянному, могли выслать из города — но не тронули, и Аоно даже остался на прежней должности. Наверное, Аоно мог бы облегченно вздохнуть…

— Вы позволяете женщинам его жить, как раньше. Но его сын… мальчику всего десять лет.

— Пусть живет. Но он никогда не покинет стен Хоуханэ — и ему не будет позволено хоть как-то общаться с остальным миром.

— И даже вести о матери он не получит?

— Нет.

Хоуханэ. Крошечная горная крепость — зимой все подступы к ней заносит снегом. Кисть замерла над гладкой, с серебристо-зеленым отливом, бумагой ниили.

— Указ еще не подписан. Если хотите, мальчик останется в городе — его знаком станет лиловая лента.

— У вас есть сердце? — спрашивает Аоно внезапно и сам теряется от подобной дерзости, не первой уже.

— Есть. И есть долг, который я обязан исполнить. Вы со мной? — спрошено мягко, но требовательно. Не уйти от ответа и не солгать.

— Да, Высокий.

Молодая женщина громко кричала, пытаясь хотя бы коснуться сына. Ее оттеснили назад и задвинули защелку на двери.

Мальчик, сумрачный, встрепанный, шел, куда вели, но вдруг вывернулся из-под локтя охранника, метнулся назад, к запертой двери.

Успел только скользнуть пальцами по створке — его перехватили и повели прочь, на сей раз крепко держа за руку.

Холодно стало. Привык, что в Столице поздняя осень теплее, чем здешний месяц Журавля? Нет. Это от мыслей так неуютно… Как много о нем говорят. Для чего? Неужто от сплетен кому-то легче?

…Если дать сплетникам чересчур много воли, своими домыслами они могут и Небо обрушить. Но заставить всех замолчать невозможно…

Наверное, возможно. Только тогда его возненавидит вся Окаэра. Разве этого хотел отправивший его сюда?

— Лучше я позабочусь о том, что им говорить….

— Ты не больно-то рот разевай, — озираясь, пробормотал дорожный рабочий в компании приятелей-собутыльников, отдыхающих после длинного дня. — Вот мы сейчас пьем, а он все видит! Уж вы мне поверьте! И на работу выйдем — тоже все будет знать! Потому что нечисть. — И зажал себе рот испуганно.