Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Спасти чужого

В итоге Порфирьев забирает у Аськи заявление о квартирной краже и отбывает восвояси. Ещё одна нелепость. В милиции заявление не зарегистрируют — необходим осмотр места происшествия. И лежит себе документ в сейфе у следователя. Зачем?

А вот затем и лежит, чтобы Анна Владимировна не обратилась к кому-нибудь другому.

Ах, Пётр Сергеевич, Пётр Сергеевич, зомби-оборотень… Неужели ты всё-таки сидел на крючке у Ингмара?

При желании можно расположить события следующим образом: пытаясь перехитрить кредитора, должник Стас неумело организует себе мнимую гибель в пасти медведя. А Порфирьев давно уже ищет Стаса — по указке того же Ингмара. И приходится Петру Сергеевичу на свой страх и риск перехватывать расследование у ментов. Быстро разыскивает живёхонького должника (всё же какой-никакой, а профессионал!) и отвозит в «Солнечный храм».

И начинает Стас расплачиваться. Разом и за всё.

Звонит жене, заставляет пригнать на условленное место тачку, на которой потом увезут певчего гламурчика… Кстати, надо будет выяснить у Солдатенкова, не был ли модный певец тоже должен «Солнечному храму». Не для выкупа же его брали! Совсем на Ингмара не похоже…

Далее Порфирьев избавляется от попорченного особыми приметами трупа (видимо, Стас им для чего-то нужен юридически живой) и, позвонив Аське, сердито осведомляется, не она ли забрала тело из морга. Тонко, тонко…

А где тонко — там и рвётся.

Анна же Владимировна тем временем второй раз говорит по телефону с воскресшим мужем и получает приказ насчёт бандероли. Кстати, за время нашей беседы с гражданкой Чебурахиной опер успел побывать на Московском вокзале и проверить данную ячейку в автоматической камере хранения. Пусто. Как и следовало ожидать.

Соблазнительно предположить, что именно в этой бандероли и содержалась сумма, на которую Стас чуть не обул Ингмара.

Так и предположим.

Вопрос «кто врёт?» в данном случае не имеет смысла. Врут все. И хорошо бы понять, кто в какой степени.

До сего момента рассказ Анны Владимировны звучал, согласитесь, несколько фантастически. Дальше фантастика плавно переходит в фантасмагорию.

Не полагаясь (и правильно!) на компетентность нашей прокуратуры, отважный спасатель Костик приводит Аське некоего субъекта по имени Антон (скорее всего, псевдоним). Шибко засекреченный субъект. Раньше работал в органах, теперь, надо понимать, промышляет частным сыском.

Развелось их на нашу голову!

Выслушав Чебурахину, субъект мрачнеет и говорит, что Аське с сыном нужно «быстро переходить на нелегальное положение». Будущая дружная семья (Костик, Аська и Бу, извините за звукосочетание) перебирается с одной явки на другую, пока не оседает на квартире знакомых Костика. Сотовик отключён, аккумулятор вынут. Неустрашимый спасатель покупает Аське тёмные очки и краску для волос. Чёрную! Якобы так можно будет в крайнем случае сойти за цыганку, поскольку «на них никогда не обращают внимания». Ты ж рыжая, дурёха! Ну покрасишь ты свои кудёрышки. А бледное личико с веснушками куда денешь? Загримируешь?

Детский сад!

Следующий подарок любимой женщине — наган с полным барабаном. Аська сначала подумала: травматический, с резиновыми пулями. Костик сказал: настоящий.

— Вы из него стреляли?

Зря я задал этот вопрос. Не подумав. Как говаривал классик: «Не сразу пришло мастерство к молодому сапёру». На секунду померещилось даже, что опять придётся отпаивать её минералкой.

— Я… защищалась…

— От Ингмара?

Уставилась в ужасе.

— Анна Владимировна… Успокойтесь. Оружие было именно травматическим. Застрелить из него трудновато. Вдобавок вы ведь, как я понимаю, не в упор стреляли.

Выдохнула, уронила плечи.

— Зачем же он…

— Успокойтесь, — повторил я. — Константин поступил совершенно правильно. Полагая, что наган настоящий, вы чувствовали себя увереннее. Так?

— Так…

— Ну вот видите… Кстати, в чём вы его носили? В сумочке, в кобуре?

— За поясом юбки.

Тоже красиво. И выхватывать легче. Только вот трусы потом выкидывать придётся — от масла не отстираешь.

В течение первых трёх дней романтической нелегалки ничего особенного не происходит. Отношения будущих супругов остаются товарищескими. Конспиративно товарищескими. Ничего личного. А вечером четвёртого дня — условный звонок, условный стук в дверь, чуть ли не пароль. Мужественный и несгибаемый спасатель является с опрокинутым лицом и сообщает, что, по его сведениям, следователь прокуратуры Порфирьев утонул в марте сего года. А сейчас июнь. То есть всё это время Аська имела дело с покойником. Потрясение столь велико, что взаимные чувства двух нелегалов той же ночью переходят в глубоко интимные (Бу спит в облюбованной им каморке и не мешает).

В промежутках между утехами внезапные любовники секретничают, откровенничают, затем раздаётся испуганный, по выражению Анны Владимировны, телефонный звонок. Звонит таинственный частный сыщик Антон. Снимая трубку, Костик нечаянно (вот ведь неловкость какая!) задевает кнопку громкой связи — и Аська становится свидетельницей душераздирающего монолога. Антон взволнованно сообщает, что всё раскопал, что за нелегалами следит вездесущий «Солнечный храм» и что нужно срочно «менять берлогу». Далее слышен шум подъезжающей машины, выстрелы и предсмертные междометия Антона.

Конец связи.

— Анна Владимировна, скажите, а раньше в ваших разговорах с Костиком ни разу не всплывал «Солнечный храм»?

— Я писала о нём диплом.

— О «Солнечном храме»? Вы имеете в виду фирму или секту?

— Секту.

— Когда вы об этом сказали Костику?

— Да в ту же ночь.

— После этого он никуда не отлучался?

— Костик? Ну… разве что в туалет. А почему вы…

— Нет, ничего-ничего, продолжайте…

Собственно, продолжение напрашивается само собой. Бежать! Немедленно! Сию минуту! Звонок наверняка засекли, адрес вот-вот вычислят. Антона шлёпнули — значит, и до нас доберутся. Будущая чета хватает так и не проснувшегося Бу (золотой ребёнок!) и бежит, причём бегство их ничуть не менее нелепо, чем предыдущая конспирация. Ловят сначала один мотор, потом другой. С лёгким цыганским акцентом объясняют, куда ехать. Заезжают на Канонерский. Аське мерещится, будто все за ними следят, что, согласитесь, неудивительно — с перепугу-то! Наконец Костик привозит святое семейство к некоему Фёдору, «анархисту-одиночке и теоретику городской партизанской войны».

— Фамилию не назовёте?

— Нет. Увалень такой… На медведя похож.

Фёдор. Анархист-одиночка. С Канонерского… Не тот ли это чернорубашечник Федя, что одно время торговал на «газоне плача» («стену плача» тогда только-только снесли) трудами Бакунина и мемуарами Махно? Ладно. Выясним.