Евгений Прошкин - Слой Ноль

Как на это реагировать, он пока не знал, но особого восторга не испытывал. Бункер — то ли замурованный этаж, то ли подвал — давил на него со всех сторон, и идея остаться в этой норе Виктора не вдохновляла.

Потоптавшись в прихожей, он отер ладони о пиджак и направился на кухню.

Кухня была большой и освоенной: электроплита, двустворчатый холодильник и обеденный стол с придвинутыми стульями. Не хватало лишь окна — простой деревянной рамы с желтенькой занавеской и каким-нибудь видом, хоть бы и на помойку. Вместо вида была гладкая стена. В цветочек.

— Окно я решил не делать, — отозвался на его мысли человек у холодильника. — Можно было поставить слайд-монитор или в реальном времени что-нибудь транслировать, но обманывать себя нельзя. Рассветов-закатов под землей не бывает. Здравствуй, Виктор.

— Доброе утро, — удивленно сказал Мухин. Перед ним стоял... старик, которого он довез до улицы Возрождения. Только это был вовсе не старик, а вполне еще в силе мужчина лет шестидесяти или около того, в футболке и светлых полотняных брюках. Однако лицо было тем самым: с седыми ресницами, сверлящим взглядом и жесткими вертикальными складками на щеках. Лицо белого офицера, играющего в «русскую рулетку».

— Что же вы мне сразу не сказали, э-э... Александр Александрович?

— Сан Санычем зови, — отмахнулся тот. — А что не сказал-то?

— Ну... — Мухин развел руками. — Я там приехал, а Дома и нет...

— Какого дома? Где «там»? — Немаляев локтем закрыл холодильник и, положив на стол несколько свертков, взялся за спинку стула.

— Вы что, не помните меня? Вчера!.. Я вас подвез на улицу Возрождения. То есть Луначарского. Вы еще рассказывали про то, как ее строили, как переименовали... Не помните?!

— Ах, вот в чем дело! — кивнул Немаляев и, выдвинув стул, присел. — Это был не я... не совсем я. Тебя ведь не удивляет, что ты одновременно существуешь в разных слоях?

— Да как сказать... — Мухин вовсе не был уверен, что его это не удивляет. Он еще не успел этого осмыслить.

— И все остальные тоже существуют параллельно и везде. Ну, за редким исключением.

— За исключением тех слоев, где они отравились грибами или попали под «КамАЗ», — уточнил Виктор, чтоб не выглядеть пробкой.

— Верно. Так что подвозил ты не меня. Кто же он там?

— Я не разобрался, мне не до вас было... в смысле, не до него. Что-то вроде старого гэбэшного шофера...

— Да, Сан Саныч, сельским механизатором вас еще не видели, — проговорил из коридора Константин. — Везде примажетесь!

Он переоделся в майку, шорты и пляжные тапки, и Мухин почувствовал, что его собственный пиджак здесь совершенно некстати.

— Займись-ка чаем, Костя, — велел Немаляев. — Есть хочешь? — обратился он к Виктору. — Хо-очешь. Сейчас будем. Ты пока рассказывай.

— А что рассказывать-то?

— Как до жизни такой докатился.

— А какая у меня жизнь?.. — недоуменно произнес Мухин. Пожалуй, чересчур недоуменно.

— Работка твоя меня беспокоит, — молвил Немаляев, неторопливо раскладывая на тарелке нарезанную колбасу.

— Ну-у, это... актером хотел быть. Пока не получилось — оператором,.. Не пойму, в чем ваши претензии, Сан Саныч.

— Не поймет он!.. Каким оператором, Витя? Каким, дорогой ты мой?! На студии «Дубль 69»? Порнуху снимаешь!

В первую секунду Мухин принял это за юмор. Такая встреча, почти теплая, и вдруг на тебе... жизни учат. Срамят. Виктору не очень нравилось его занятие, возможно, сюда он пришел еще и поэтому, но обсуждать свою жизнь с посторонними он не собирался.

— Я сам имею право! И выбирать, и все такое...

— Имеешь, имеешь... Вот ты и выбрал... Грязный порнограф, почти алкоголик, почти наркоман. На все имеешь право, а как же! От триппера сколько раз лечился? Наверно, и сам не помнишь? Восемнадцать раз! — Немаляев воздел к потолку палец. — Презервативы для кого выпускают? Для меня, что ли?!

— Так... — проронил Виктор. — До свидания. Сан Саныч.

— Стой. Обратный путь всегда длиннее, не забывай об этом.

— Боюсь, шпана тачку разует.

— О твоем «Мерседесе» уже позаботились, — сказал Константин. — Да и что с него взять? Семьдесят четвертый год выпуска, бился несчетно, трижды угнан и перепродан, на кузове номера вообще нет.

— Та-ак... — Мухину даже стало интересно. — Что еще ковырнули?

— Уж поковырялись, — заверил Немаляев. — Нас здесь слишком мало, как же не поковыряться-то?

— Кого мало? — не понял Мухин. — Кого «вас»?

— Перекинутых, — коротко ответил Константин. — Тех, кто помнит, кем он был до смерти. Или хотя бы помнит, что он вообще был.

— Значит, вы вдвоем плюс тот, который меня на улице встретил...

— Нет-нет, он просто охранник.

— Из братков?

— Его Шибанов прислал. Не одного, естественно, а Целую группу. Их тут двенадцать человек сшивается.

— А Шибанов — он кто?

Константин налил чай и внимательно посмотрел на Мухина.

— Проснись, ты уже не ботаник. Ты уже здесь. Или у тебя провалы?

Никаких провалов у Виктора не было. Ему пришлось лишь немного сосредоточиться, чтобы отделить опыт нынешней жизни от опыта прошлых. Разумеется, он знал, кто такой Шибанов. Не знать фамилию Председателя Госбеза было бы в высшей степени странно.

— Тот самый? И он... перекинутый? Во подфартило человеку!

— Да уж, не как тебе.

— А Петра вы посчитали?

— Какого Петра? — насупился Немаляев.

— Еремина, какого еще! — ответил за Мухина Константин. — И он до тебя добрался...

— Фамилию он не называл. Так Петр не с вами? Ну и ладно. Это же он меня... вчера, прямо в лицо.

— Что «в лицо»?

— Выстрелил.

— Ясно, — проронил Немаляев равнодушно. — То-то быстро ты здесь очутился.

— Сволочь, — беззлобно поддакнул Константин.

— А это правда, что ты его... убил?

— Правда. Так уж тогда сложилось.

— Обстоятельства, да?.. — сказал Мухин. — А ты? Ты-то здесь кто? Звезда Голливуда? Проповедник?

— Ну, я... Меня, по идее, здесь уже нет. Расстреляли два месяца назад.

— Чего-о?..

— Привели приговор в исполнение.

— У нас же мораторий.

— Для меня сделали исключение. Они сочли, что я особый случай. В принципе, согласен, — сказал Константин, складывая на хлебе пирамидку из ветчины. — Я особый, да.

—Два месяца?... — нахмурился Виктор. — Подожди... В апреле, десятого числа, кажется...

— Двенадцатого, — уточнил он. — На День космонавтики.

— Казнили... как его?.. Рогова?

— Роговцева, — поправил Константин. — То есть меня. Но казнили только для общественности. Сан Саныч к тому времени уже Шибанова привлек, тот и посодействовал. Мало, что ли, в моргах похожих трупешников?

— Так ты... — начал было Мухин, но замолчал. Он совсем растерялся. Только что его упрекали в безнравственности... Хард-эротика — дело, конечно, неблаговидное, особенно когда знаешь, как это снимается. В шезлонге, сверкая сокровищами, курит отстрелявшийся актер, рядом готовится, озабоченно нюхая подмышки, актриса, перед камерой на ковре разворачивается жгучая сцена, а режиссер кричит что-нибудь вроде: «Машка, не халтурь! Славик! Пошел оргазм!» И все стонут, и в павильоне пахнет черт-те чем, а в затылок жарят софиты, и ты сам преешь, как свинья, и, насмотревшись, ничего уже не хочешь — на неделю вперед.