Андрей Николаев - Таро Бафомета

-- Игорек, дорогой, о чем речь! - Леня поднес ему стакан.

Жадно, будто заблудившийся в пустыне бедуин, Корсаков выпил водку, как воду, тремя крупными глотками, утерся рукавом и оглядел присутствующих.

-- Не надоело ли по кустам пгятаться, товагищи? - вопросил он, подражая Ильичу Первому, - не надоело пить водку и стонать о загубленной России?

-- Надоело, - подтвердил Герман-Герасим.

-- Вот, Леонид! Где ты был, когда мы кровь проливали в девяносто третьем? Когда на баррикадах, против танков и спецназа стояли... и юный Гайдар впереди! Где был ты, Леонид Шестоперов?

-- Э-э... - Леня замешкался, - так это, в Стокгольме. Выставка, понимаешь...

-- Не узнаю Леню-Шеста! - трагически воскликнул Корсаков, - Леню вождя, Леню - агитатора, горлопана, главаря! Веди нас, Леонид, еще не все потеряно, еще есть силы, а булыжник - оружие пролетариата, мы всегда вырвем из пропитой... пропитанной кровью товарищей брусчатки!

-- Я готов, - ответил Шестоперов и выбросил вверх кулак, - но пасаран они не пройдут! Победа или смерть! Кто верит в меня, кто любит меня - за мной!!! Гурген, водку не забудь.

С близкого серого неба падают хлопья снега, тают на лице, стекают за воротник, вызывая неприятный озноб. Снег лежит на киверах и шинелях построенных в каре солдат лейб-гвардии Гренадерского и Московского полков. Лица людей угрюмы, в глазах тоска. Только что отбили ружейным огнем атаку кавалерии, впрочем, драгуны не слишком усердствовали - видимо был приказ только проверить на прочность мятежные полки. Оттесненная с Сенатской площади толпа подбадривает заговорщиков криками, метает в верные царю войска камни и поленья. Из-за ограды вокруг строящегося Исаакиевского собора летит строительный мусор, обломки кирпича, доски.

Что-то заставило полковника Корсакова оглянуться. Карета, запряженная парой гнедых, пробилась сквозь толпу. Люди неохотно расступались. Отдернулась занавеска, в окне бледное лицо, светлые локоны спадают из-под головного убора. Лихорадочно блестящие глаза, искусанные красные губы... Анна, зачем ты здесь? Драгунский офицер подскакал, склонился, энергично жестикулируя. Кучер разворачивает карету, последний взгляд...

Почему такая тяжесть в груди?

-- ...при Бородине и под Малоярославцем. Вместе с вами лил кровь при Темпельберге и Лейпциге! Вы помните меня, солдаты? Когда я кланялся пулям? всадник с непокрытой головой горячит коня, склоняется, заглядывая гренадерам в лица. - Покайтесь, братцы - государь милостив. Вспомните присягу...

Возмущенный голос за спиной.

-- Кто это? Остановить немедленно!

-- Генерал-губернатор Милорадович.

-- Каховский, ну, что же ты? Стреляй!

Солдаты смущенно отводят глаза, кто-то от души пускает по-матушке. Тусклые штыки колышутся над головами. Князь Оболенский, с ружьем наперевес бросается к всаднику.

-- Извольте отойти, ваше превосходительство!

-- ...против кого? Против самодержца? Против народа, товарищей ваших? Милорадович взмахнул рукой, отмахиваясь от князя, как от назойливой мухи, Братцы, оглянитесь вокруг! Россия...

Оболенский делает длинный выпад, штык бьет Милорадовича в бок. Генерал вольт-фасом разворачивает коня. Бледное худое лицо Каховского кривится, глаз зажмурен, рука с пистолетом вскинута. Выстрел. Пуля попадает Милорадовичу в спину, он недоуменно оглядывается. На лице непонимание, налетевший ветер треплет седые волосы на голове генерала. Хватаясь руками за воздух, он падает на круп коня и сползает на землю.

Корсаков резко оборачивается, хватает Каховского за отвороты сюртука.

-- Ты, гаденыш... ты в кого стрелял?

-- Пустите, полковник. Пустите немедленно!

Корсакова оттаскивают в сторону, успокаивают.

Верные царю войска расступаются, в промежутки выкатывают орудия, суетятся канониры. Залп! Крики, кровь. Пороховой дым застилает площадь. Еще залп. Корсаков чувствует удар в плечо и падает на истоптанный снег. Кто-то переворачивает его на спину. Он видит серое небо и повисшие в воздухе снежинки.

-- Этот еще жив.

-- Я живой... живой, пустите!

-- Живой, конечно живой. Ты чего, Игорек?

Корсаков с трудом открыл глаза. Голова кружилась, виски ломило нестерпимо. Застонав, он пошарил возле себя, и, опираясь на руки сел. Как сквозь туман он разглядел в полумраке лицо Шестоперова. Осторожно поворачивая голову Корсаков осмотрелся. Маленькая комната с крашенными стенами, тусклая лампочка, дверь из сваренных прутьев. На лавке возле стены похрапывали Константин и Герман, возле двери, согнувшись в три погибели, раскачивался мужик в зимнем пальто с полуоторванным воротником и галошах на босую ногу. Изредка он толкал дверь плечом и начинал нечленораздельно чего-то требовать.

-- Это где мы? - хрипло спросил Корсаков.

-- Как бы тебе объяснить... - Леня пошлепал губами, - замели нас, Игорек. Мусора замели, век свободы не видать!

-- За что?

Шестоперов помялся.

-- Видишь, дело какое... Я думал, ты еще в себе. Думал - остановишь, когда у меня уж совсем крыша поедет, а ты первым вырубился. А эти, - он кивнул в сторону спящих, - только рады подебоширить. Особенно Григорий.

-- Герман его зовут, - вспомнил Корсаков, - слушай, что мы пили? Башка разваливается.

-- Много чего, - уклончиво ответил Леня.

-- А забрали-то за что?

-- Было за что, - так же немногословно сказал Шестоперов. - Ладно, ты очнулся, и хорошо. Пора отсюда выбираться, - он подошел к двери, отодвинул мужика, и, ухватившись за прутья потряс, громыхнув засовом, - эй, сержант, поговорить бы надо.

Послышались шаркающие шаги. Сержант, дожевывая на ходу бутерброд, подошел к решетке.

-- Чего буянишь, а?

-- Я - известный...

-- Пусти, начальник, - мужик, увидев сержанта, оживился. Отпихнув Шестоперова, он припал к решетке, - не могу...

-- Я - известный художник, - в свою очередь оттерев бомжа, повысил голос Леня, - Леонид Шестоперов. Мои картины висят во многих музеях мира. У самого Михаила Сергеевича Горбачева...

-- Пусти...

-- А у Путина не висят твои картины? - спросил сержант, запивая бутерброд пепси и с сомнением оглядывая мокрую и местами грязную одежду живого классика..

-- У Владимира Владимировича пока нет, - у Лени прорезался солидный баритон, - но из администрации президента...

-- ...поимей сострадание, - ныл мужик.

-- ... и сказали, что рассматривают вопрос о приобретении нескольких полотен.

-- Вот, когда рассмотрят, тогда и поговорим.

-- ...буду ссать здесь!!! - неожиданно заорал бомж.

-- Ладно, выходи, - смилостивился сержант.

Он отпер дверь. Бомж, прискуливая, метнулся мимо него. Леня было вознамерился тоже выйти из "обезьянника", но сержант толкнул его в грудь, загоняя обратно.

-- Что за насилие!? - возмутился Шестоперов, - я бывал в Англии, в Голландии, в Германии и нигде не видел такого отношения!