Яна Завацкая - Холодная зона

Ли сразу поставили на западное направление — с ее опытом, польским языком и славянским видом, да еще английским и немецким.

Нагрузки в профшколе КБР оказались очень большими. Теоретическая учеба так же, как и раньше, была индивидуальной — но занимались по расписанию все вместе, сидя перед мониторами, время от времени преподаватели проводили индивидуальные проверки и тесты. Иногда, по некоторым предметам, шли и общие семинары. Физические нагрузки и спецзанятия — по технике, по стрельбе и так далее — превышали армейские. На отдых времени выделялось мало, да что там — и поспать удавалось не так уж много. По воскресеньям Ли отсыпалась. С Бинхом удавалось встречаться не часто, но все же раз в неделю они выбирались куда-нибудь в город.

— Очень непривычно, — жаловалась Ли, сидя за столиком на закрытой палубе теплохода. Берег Невы проплывал мимо, будто каменная симфония. Взяли билеты, надеясь на хорошую погоду — но небо снова затянуло тучами, и поднялся ветер.

— Даже в армии было не так.

— Тяжело? — спросил Бинх, потягивая лимонад через трубочку.

— Да не в этом дело. Я привыкну. Но в школе мы все решали сами. Даже в армии… до определенной степени. Конечно, каждый выполняет приказы, но хотя бы бытовые вопросы, распределение, планы работ, даже отношения с конкретными командирами — все это можно было решать. А здесь, в ПШ…

— Наша профшкола — не коммуна, — Бинх покачал головой, — это одно из немногих мест, где нет коммуны. Иерархия и подчинение, ничего больше. А знаешь, почему?

— Нет. И не понимаю.

— А ты заметила, что у нас регламентируется все? Что ты ешь, где и сколько спишь… школа претендует на каждую минуту твоего времени. Что читаешь даже.

— Что уж тут читать — кроме учебы, ни на что времени нет!

— Но нам дают интерактивки общие. На втором курсе с временем будет получше, вообще чем дальше — тем легче. Потому что растет внутренняя зрелость и понимание — что нужно, что нет. И все это нужно для того, чтобы сформировалась личность — не просто профессионала, а суперпрофессионала. Решения же потом принимать придется такие, что их не сравнить с вопросами мелкого быта и отношений с командирами.Тебя это расстраивает?

Ли угрюмо смотрела на мутную поверхность оконного стекла. Первые капли дождя брызнули наискосок.

— Знаешь, Бинх, — сказала она, — с тех пор, как я… в школе еще. Как Ресков пригласил нас в секцию эту… у меня такое ощущение, что я не выбираю и не решаю, как жить, а меня куда-то тащит и тащит. И я даже сопротивляться не могу. Все получается как-то само собой. И ведь это у других совсем не так! Все в общем-то выбрали сами, то, что им нравится. Ведь теперь открыты все дороги, абсолютно все! А я…

— Разве ты не хочешь развиваться в этом направлении? — спокойно спросил Бинх, — работать в КБР?

Она покачала головой.

— Не знаю, что я хочу! У меня еще не было времени подумать всерьез!

— Хочешь еще кофе? — спросил он. Сбегал и принес из автомата новую чашку. Ли попробовала. Поморщилась, добавила сливок.

— Помнишь, мы разговаривали с тобой. Ты еще маленькая была. И сказала мне — я хочу бороться против ФТА. Это главное зло. Я расказывал тебе о войне, и ты тогда мне это сказала.

— Я прониклась, — грустно улыбнулась Ли, — сложно было тебе не посочувствовать.

— Дождь идет, — Бинх скосил глаза за окно. Берег исчез в тумане, и казалось, что катер плывет в серой пустоте.

— Ничего. Какая разница, где сидеть? Сидели бы в городе в кафе.

Ли повернулась — сбросить чашку в люк посудоприемника, поморщилась. Мышцы болели после тренировки, они теперь болели почти постоянно. Болел синяк, полученный от Амазонки вчера, во время спарринга. Действительно — какая разница, где сидеть? Здесь даже лучше, мягко покачивает, пахнет водой и ветром. Главное — можно сидеть, не напрягая мозги, разговаривая о том, о сем. Можно даже просто молчать. С Бинхом вообще не обязательно говорить о чем-нибудь.

— На самом деле я тебя понимаю, — сообщил он, — у меня такое же ощущение от жизни. Только меня еще раньше стало вот так тащить. С тринадцати лет, когда наш поселок цзяофани разбили снарядами, и меня взяли в часть. С тех самых пор я ничего не выбираю, и все время попадаю туда, куда меня несет непреодолимый поток. Может быть, это судьба.

Аудитория в подвале, где изучали предмет под названием «военная психология», была обычным, мрачноватым залом с обшарпанными стенами. На стенах висели плакаты с трудноразличимыми надписями и диаграммами. В конце аудитории белела неприметная дверь — в лаборантскую, которую первокурсники прозвали «комнатой 101».

— Современная разведка, — вещала высокая сухая преподавательница с позывным «Гагара», — это соревнование человеческой психики с техникой и фармакологией. Как вы знаете, еще во время войны произошел качественный скачок в приеме и обработке биотоков коры мозга — то есть в ментоскопировании, а сейчас метод совершенствуется с каждым годом. Если десять лет назад мы могли получать лишь неясные картины, требующие профессиональной интерпретации, сейчас ментоскопирование дает визуальную и аудиокартину, доступную для чтения даже ребенку. Целевое растормаживание нейронов психотропами позволяет считывать даже скрытые и бессознательные картины и воспоминания. Что несомненно крайне ценно для психиатрической диагностики, но очень вредно для нас. По нашим данным, противник обладает хорошими образцами ментотехники. Ее применяют не только на допросах, что естественно, но и скажем, при рутинной проверке мигрантов, при медицинских осмотрах, кое-где даже прямо в аэропортах. Ментоскопирование было создано в годы войны, создано в западном блоке и повторено в странах восточного, именно с целью получения точной информации от пленных любого уровня. Достаточно захватить вражеского генерала — и вы знаете о противнике все. Однако эта техника работала недолго, так как были разработаны методы противодействия — и что интересно, эти методы не требуют никаких приборных или химических средств. Все, что вам нужно, находится у вас вот здесь, — и Гагара постучала длинным жестким пальцем по своему черепу, — да, Трактор, я вас слушаю.

— Проскакивала информация, — поднялся один из старших курсантов, — что где-то в ФТА разрабатываются психотропы, способные начисто подавлять волю, что-то есть об этом?

Гагара пожала плечами.

— Локализация волевых процессов известна, это лобная доля. Разрушить эти процессы несложно, беда лишь в том, что одновременно разрушается логическое мышление, речь и личность. Собственно, достаточно простой лоботомии. Можно провести лоботомию и химически. Вы правы, была такая инсайдерская информация, закрытая, о том, что какие-то концерны в ФТА разрабатывают целенаправленные психотропы этого плана. И еще другие варианты — например, сильные галлюциногены в сочетании с психотропами, отключающими реальные впечатления. Если все это будет реализовано — представляются буквально апокалиптические, антиутопические картины. Но пока это все фантастика. А мы с вами поговорим о том, как сопротивляться известным ментоскопическим техникам.