Юрий Антропов - Самосожжение
— Да я уж давно это понял, что пижоны вы, а не школьники.
Я сознавал, что перегибаю палку. Сын учился хорошо. Может быть, не так хорошо, как следовало, но, во-первых, здоровье у него было неважное, держалось высокое давление, почему и перевели его в школу со сменным режимом, а во-вторых, на домашние занятия у Гошки, по сути дела, не хватало времени. Он и матери помогал по дому, ходил по магазинам за продуктами, и к репетиторам ездил чуть не каждый день. Уж эти репетиторы…
— Сколько там уже, пап? — Сын собрал свою сумку и смотрел на часы.
— Без двадцати четырех.
— Опять бегом… — Гошка вроде как упрекнул кого-то, но только не себя.
Под моим взглядом он замялся, решая, стоит ли надевать новую куртку. Может, надернуть на себя старое пальтишко, доставшееся от отца и давно вышедшее из моды? Пожалуй, так оно будет лучше, говорил взгляд Гошки. Отец был сегодня не в духе. Его это порадует, что сын за модой не гонится, что главное для него сейчас — учеба, что в новой школе он получает прежде всего знания и относительно свободный режим.
Ход был рассчитан точно. Я не только смягчился, но и озаботился:
— Господи, да оставь ты это пальто! Сначала рукава удлинить надо и почистить, а потом уж носить.
— А что же я тогда надену?
— А куртку? — Я подошел к вешалке.
Только это и нужно было Гошке.
— Ну ладно…
С покорным видом он снял нейлоновую куртку, которую я привез ему в подарок. В джинсах и куртке сын выглядел и вовсе стройным юношей. Он задержался у зеркала, приглаживая рукой свои жесткие, слегка вьющиеся волосы.
«Господи, какое это счастье — взрослый сын!.. — мелькнула у меня мысль. — Скоро семнадцать. Лишь бы уберечь его…»
Я толком не знал, от кого и чего нужно беречь сына. То есть знал, конечно, как не знать, и знание это накапливалось во мне постепенно, вместе с опытом жизни, все эти годы, с момента рождения старшего сына, но во мне как в отце говорил сейчас прежде всего инстинкт — то великое таинственное чувство, которому вроде бы не нужен житейский опыт.
Ох, нужен, еще как нужен! Всего лишь два месяца назад я не волновался так за судьбу старшего сына, как волновался теперь. В мире было неспокойно, а ребята — это солдаты. Скоро Гошке идти в армию. Если не поступит в институт. Но и сейчас, когда он еще был совсем мальчишка, носивший джинсы вместо военной формы, с ним могло случиться все, что угодно. Перед Новым годом Гошку избили какие-то типы. Прямо у школы. На виду у всех. Следователю они сказали: «Мы его перепутали с другим…» Гошка отлежался в институте Склифосовского, у него было сотрясение мозга, и с тех пор болит голова и держится высокое давление. У меня кровь стыла в жилах, когда я представлял, как матерые дебилы пинают моего сына, что они могли и убить его, если бы не закричали испуганно маленькие девочки, выходившие из школы. Только тогда бандиты перестали бить Гошку и спокойно удалились прочь. И нашли их случайно. Но они и сейчас как ни в чем не бывало разгуливали на свободе — по закону считались несовершеннолетними, а пострадавший, как сказали в милиции, то есть Гошка, остался жив и вообще, дескать, ему не причинили тяжких физических увечий, из-за которых стоило бы затевать сыр-бор.
— Ну я пошел, пап… — Гошка пригладил свои волосы и, не помня обиды на меня за утренний разнос, потянулся к щетинистому лицу — поцеловать перед уходом.
— Ты не задержишься в школе?
— Нет.
— Может, я встречу?
— Не надо, пап. Все в порядке…
Сын не то чтобы стеснялся, что его, такого с виду здорового, взрослого, встречает у школы отец. Он прекрасно понимал, что в этом нет ничего зазорного. И ему было даже приятно, что моложавый спортивный отец, которого можно принять за старшего брата, поджидает его после уроков. Вдвоем — не один. Есть кому перехватить удар в спину, по затылку, самый подлый удар труса. И Гошка дорожил тем, что отец всегда готов подставить себя под этот удар. Но он по-своему тоже берег меня, не хотел, чтобы я понапрасну терял время. По теории вероятности, говорил он мне, теперь такое нападение повторится не скоро. На что я отвечал, что никакая теория тут не годится, когда действует закон подлости.
— Ну пока…
Я поймал себя на том, что слишком охотно соглашаюсь с Гошкой, все-таки надо бы встретить, а то, не дай бог, опять случится что-нибудь, а у Гошки и без того болит голова, но встретить его сегодня, по правде говоря, некогда, и вчера было некогда, и позавчера…
— Пока!
И каждый из нас, протянув руку как бы для пожатия, слегка шлепнул кончиками пальцев по сомкнутым пальцам другого.
Уже закрыв за сыном дверь, я спохватился: опять, негодник, ушел без кепки! Не нравится ему, видите ли, мех кролика. А ведь на дворе февральская стужа. Да у меня в его годы вообще ничего не было — ватная телогрейка и треух с матерчатым верхом.
Я рывком открыл дверь, пока сын не сбежал с лестничной площадки, прыгая, как всегда, через несколько ступенек.
— Георгий!
— А?.. — Сын замер в конце пролета.
— Опять не надел кепку!
— Тепло, пап… — У него. стал кислый вид.
— Тепло — под носом потекло… — пробурчал я, оставляя дверь открытой и на мгновение скрываясь в прихожей, чтобы снять с вешалки кепку. — Надень, пожалуйста, прошу тебя!
Гошка пошел наверх с неохотой, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой, уже явно опаздывая, потому что выходил из дома всегда минута в минуту. Он возвращался теперь ко мне с такой нарочитой несуетливостью, чтобы я видел, что он опаздывает из-за этой задержки, видел и каялся бы, ругая себя за мелочную опеку над таким взрослым сыном.
Гошка не достиг и середины лестницы, когда я не выдержал и устремился к нему навстречу. Он молча взял кепку и небрежно — косо, некрасиво — напялил ее на голову. И, снова кивнув мне, но уже сухо, почти как чужому, так же медленно спустился вниз. Сдерживая себя, чтобы не подогнать его окриком, я подавленно слушал, как с глуховатой размеренностью выстукивают каблуки сына по бетонным ступенькам — все глуше и глуше.
«Сдернет ее, конечно, с головы! — в отчаянии подумал я. — Может, уже сдернул…»
Я захлопнул дверь и кинулся в чем был на балкон. Морозный воздух охватил меня. Боковым зрением я видел, что из правого окна, выходящего на наш странный, без перегородок, длинный балкон, тянувшийся вдоль трех квартир, на меня смотрит старуха соседка. Социологиня. А может, и не смотрит, а просто уставилась в окно, разбуженная криком Юрика.
Я поежился от холода. Я смотрел вниз, на козырек у подъезда. И сначала услышал, как гулко стукнула дверь, а потом увидел Гошку. Как ни странно, он был в кепке. Мне показалось, что она сидела на голове сына аккуратно. Но это только до угла дома, подумал я. Сейчас Гошка обернется и помашет мне рукой. А потом, скрывшись с глаз, сдернет со своей головы кепку и, скомкав ее, сунет в сумку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});