Юрий Антропов - Самосожжение

— Так телефон… — мягко сказала Алина. — Но вообще-то правда, — как бы укорила она сама себя, — надо отнести! Я уже на галошницу его положила, чтобы не забыть, — виновато улыбнулась она мне.

— Лучше уж за дверь, на коврик…

Гошка одобрительно хмыкнул. Чаще всего он брал мою сторону. За исключением, конечно, тех случаев, когда я отчитывал его самого. Такой случай как раз и подвернулся. Гошка жевал всухомятку хлеб с конфетами, пряча их в кулак от Юрика.

— Ну есть ли у человека ум?! — произнес я, взглядом приглашая Алину разделить это горестное родительское удивление. — Скоро семнадцать лет парню, выше отца вымахал, а не понимает!..

— Чего я не понимаю, пап? — ровным голосом спросил Гошка как бы даже заинтересованно.

Я остолбенело помолчал.

«Так собой владеть!.. — молча восхитился я выдержкой сына. — Еще бы! Никаких у него проблем. Не то, что у меня в его годы…»

— Ты не понимаешь или только делаешь вид, что не понимаешь, что начинать еду нужно с чего-то другого… с творога, например, а не с конфет!

— Хочу конфетку! — встрепенулся Юрик и даже бросил телефонную трубку.

— Творог бывает у нас по вторникам, в заказах, — сказал Гошка так, словно только это обстоятельство № мешало ему правильно питаться.

— А ты с картошки начни! Картошка что — тоже по вторникам, в заказах?!

— Нет, почему же… Картошка бывает и в другие дни. Но она же сырая, пап.

— Хочу конфетку! — заладил свое Юрик, внимательно следя за правой рукой старшего брата, в которой было что-то зажато, и это «что-то» похрустывало потом у него на зубах.

— Между прочим, — философски заметил Гошка, — йоги считают, что еду надо начинать с фруктов.

— Хэ, с фруктов!.. — фыркнул я. — Ты послушай, Алина, что он говорит!

— Слышу, слышу… — Ей было не до разговоров, она чувствовала свою вину в том, что Гошка опять не успевает поесть, хотя колбаса уже почти готова. — Сейчас поджарится, подожди минутку!

— Ма-ам, хочу конфе-етку!..

— Между прочим, Гурам Самушия круглый год ест фрукты с Центрального рынка.

Я озадаченно помолчал.

— Это какой еще Гурам Самушия?

— Мой одноклассник. Кстати, его имя в переводе на русский означает «сердце», а фамилия — «трое рабочих»…

— Нелепость какая-то, — косвенно поддержала меня Алина как главу семьи в моих воспитательных наскоках на старшего сына. — Ну, Сердце как имя — это еще куда ни шло. Хотя представь себе, что тебя называют Почкой или Печенью… А что касается фамилии…

— Но это же не я придумал! У меня и ума не хватило бы так придумать.

— Это верно, — с иронией подтвердил я. — На доброе дело у тебя ума не хватает…

— Ешь быстрее, Гоша, пока тепленькая! — мать положила колбасу на тарелочку.

— Ты же знаешь, мам, что я не люблю колбасу с салом! — В голосе Гошки уже легкое раздражение, с матерью он разговаривал нахальнее.

— Тебе только докторскую подавай! — осадил его я. — Иди сам и купи ее!

— Почему только докторскую… — любезно огрызнулся сын. — Можно и молочную. Вчера была в универсаме.

— Была — так купил бы!

— Я так и хотел сделать. Но мама сказала, что у нас дома есть эта… — И он кивнул на целлофановую кожуру, снятую с колбасы, жирную, неприятную на ощупь. — Говорит, уже и без того перерасход… — Гошка походя уколол мать, потому что знал: Алина каждый раз оправдывалась передо мною, когда приходилось снимать с книжки деньги, предназначенные на другой месяц.

— Пока еще не перерасход, — улыбнувшись мне, поспешно заметила Алина, отметая провокационный выпад сына. — Но если идти у тебя на поводу, — она с улыбкой, но более сдержанной, посмотрела на Гошку, — то очень скоро может быть и полный расход…

Я сидел на тахте, рядом с Юриком, не глядя, легонько тормошил его, чтобы он не канючил, и внимательно смотрел на Алину, пытаясь увидеть сегодня в ее лице нечто такое, что утешило бы меня, сняло неожиданное напряжение, возникшее во мне рано утром, когда я наткнулся на разорванные письма.

«Она вроде как виновато улыбается… — казалось мне. — Будто чувствует, что я уже знаю про эти письма… Она всегда угадывает… И не хочет никаких объяснений, всегда боится ссоры… Но зачем же она так сделала?! Ведь она сама берегла эти письма… Что же произошло, в конце концов?»

Между тем Гошка выудил из холодильника пакет молока, надорвал его пальцами — как нарочно, самый грязный угол пакета! — и, прильнув к нему губами, запрокинул голову. Он стоял ко мне полубоком, не отнимая от губ отпотевший пакет, и косил на меня настороженным взглядом. Ведь прекрасно знал, что меня выводило из себя, когда кто-то пил прямо из пакета, а сам именно сегодня, будто назло, пил из пакета как ни в чем не бывало. Пил и потихоньку, привычным движением, сжимал пакет пальцами, чтобы потом, в конце, тиснуть его в комок и выбросить в мусорное ведро, а ладонь, влажную от пакета и грязную конечно, мимоходом шоркнуть о джинсы.

— Дать бы тебе сейчас по одному месту… — не столько строго, сколько укоризненно сказал я в знакомой тональности. — Живо бы понял, как надо пить молоко!

— Я знаю как — из кружки, — ровным голосом произнес Гошка. — Но так вкуснее…

— Еще бы! Пополам с грязью.

Тыльной стороной ладони Гошка вытер молоко на губах и, кротко глянув на меня, как бы виноватясь не только в том, в чем был явно виноват, но заодно и в том, в чем вины своей ни малейшей не видел, деликатно прошмыгнул в полуоткрытую дверь, чтобы, не дай бог, не задеть меня сейчас даже слегка, а то придется выслушивать нотацию по поводу неуважительного поведения.

«И чего я на него напустился?» — подумал я какое-то время спустя, но только не в эту минуту, а позже, скорее всего уже вечером, когда перед сном заглянул к сыну на кухню, проверить газовый кран и, если сын уже спит, поправить сползшее одеяло и слегка, чтобы не разбудить, погладить его по щеке.

Но эта покаянная мысль мне явится не сейчас, а поэтому пока я вовсю придираюсь к сыну, высовываясь из кухни в прихожую:

— Ты что же это — в джинсах и пойдешь в школу?

— А в чем же еще, пап?

— Как это в чем? А в форменных брюках?

Даже Алина глянула на меня так, словно я сморозил явную глупость.

— В ШРМ их никто не носит, пап…

— Да-а… — протяжно произнес я. — Ничего себе! Называется школа рабочей молодежи… В фирменных джинсах на уроки ходят, а? — как бы восхитился я, глядя на жену. — Ты слышишь, Алина?

— Слышу, слышу… — Она хотела смягчить этот разговор, но исподволь, не раздражая меня, а поэтому делала вид, что целиком поглощена тем, чтобы накормить кашей Юрика.

— Мы же не рабочая молодежь, пап. Это только школа так называется.