Ольга Чигиринская - Мятежный дом

Дик привычным уже движением пристегнулся к лееру и встал к ветру спиной, лицом по ходу навеги. Ветер давил на спину, и юноше казалось, что если бы он даже захотел упасть на спину – не смог бы.

Небо впереди было чуть светлее, чем позади – навега шла на юго-запад, прямо на гору, отлитую из темно-зеленого стекла. С непривычки можно было сорваться в панику при виде этой громады, катящейся на судно, но Дику это зрелище было уже не в новинку. Он знал, что вода не сомнет корабль, а поднимет его на горбу так высоко, что сигнальная мачта оборвет тучке-другой грязно-серый подол. И лишь на самом гребне вала, когда навега изогнется до визга в сочленениях и соскользнет вниз, в следующий провал, через борт перекатится волна и ветер добросит брызги до надстройки.

Так оно и случилось. А потом еще раз и еще.

Спокойно, сказал себе Дик. Разве не так происходит всегда? Вверх-вниз, ветер в спину и брызги в морду, но нужно просто двигаться дальше, не гадая, которой из этих волн в конце концов удастся тебя перевернуть.

– Накинь капюшон. Незачем снова падать с простудой, – сказал Торвальд.

Потом они долго молчали, вцепившись в леер. Вода меняла цвет с темно-зеленой на темно-лиловую: садилась Анат. Наконец Торвальд хлопнул юношу по руке и показал вниз: пойдем.

– Вы это имели в виду? – спросил Дик в сушилке, расправляя на вешалке плащ. – Когда говорили про дом соседа?

– Не совсем. Но что-то очень близкое, – Торвальд тоже снимал мокрую одежду.

– Я не понимаю, – Дик повесил свою тунику рядом с капитанской, захлопнул створки сушилки и прислонился к ней лбом. – Коматта нэ! Почему люди верят во всякую фуннию, когда нужно вынуть голову из… из-подмышки и посмотреть на вещи прямо?

– Ну, в гипотезу адмирала Вальне всерьез не поверил никто, кроме адмирала Вальне. Да и он скоро переменит мнение. Эта гипотеза явно пришла к нему экспромтом и совершенно не держит воды, в чем он скоро убедится сам. Наша с тобой проблема в том, что наиболее компетентным людям в «колонии прокаженных» очень трудно принимать советы от кого-то втрое младше себя.

– Наша с вами, сэр?

– Да, – уверенно сказал Торвальд. – Наша с тобой. Я, видишь ли, хочу стать человеком твоей, как ты выразился в прокламации, клятвы.

Дик удивился главным образом тому, что его способность удивляться, оказывается, еще не исчерпалась.

– Мне понравились твои… воззвания, – пояснил контр-адмирал Нордстрем. – Видишь ли, я боялся, что ты окажешься… вторым отцом Мак-Коннахи. И что мне придется… принять страшное решение.

– Поступить как Габо Дельгадо.

– Да. Я надеюсь, ты поймешь.

– Пойму, – Дик хмыкнул. – Чего ж тут непонятного. Если какой-то дурак губит людей без всякого смысла…

– Отец Мэтью не был дураком, – оборвал его Торвальд. – Он был добрым человеком, принимавшим многое близко к сердцу. И очень хорошим священником, взвалившим на себя груз чужой боли. Это и свело его с ума. У тебя с ним много общего, Ричард. Та же доброта и та же вера. Только он был совершенно неспособен на компромисс.

– Вы тоже ничего не поняли, – Дик снова почувствовал горечь под языком. – Может быть, он был хорошим человеком. Но он точно был плохим священником. И погиб потому, что потерял веру, струсил и пошел на компромисс.

– Ричард, ты не знал его ни единого дня…

– Послушайте, если бы вам рассказали о человеке, который повел свой флот на бессмысленный бой и погубил всех людей и все корабли, и сам погиб, не добившись ничего, не причинив противнику никакого урона – вы бы поверили, что он хороший командир? – Дик вытер лоб: в сушилке стало жарко. – Я не знал отца Мэтью, но я вижу, что он оставил после себя развал. То, что «колония прокаженных» держится вместе, так это благодаря вам с фрей Риддерстрале. Он мог быть хорошим и добрым человеком, но как священник он никуда не годился. Вам кажется, что компромисс – это договариваться с вавилонянами. Но отчего с ними не договариваться, если они, как и мы – дети Божьи? И говорить им об этом – работа священника. Если священник испугался…

– Послушай, дурачок, – Торвальд протянул было руку, потом вспомнил, что Дик не переносит прикосновений. – То, что ты способен и готов пойти на мученичество, не значит, что ты такой один…

– Да вы ничего не поняли! Я не говорю, что отец Мэтью испугался смерти. Он испугался жизни. Мученичество – это… правда, это царский путь. Я только здесь понял. То есть, Христос – Царь, это без вопросов. Но если говорить о страданиях, то за тебя всё сделают другие, вот я о чем. И крест сообразят, и венок, и багряницу. Да, тут есть чего бояться – а беспокоиться не о чем. Царский путь. Сэр, простите, мне не хватает слов, но вы очень умный человек и, наверное, сами поймете, что к чему. Раньше, в молодости, – Дик был сосредоточен настолько, что не заметил, как Торвальд подавил смешок, – когда говорили «подражание Христу», я думал в первую очередь о Страстях. Глупость. Сейчас я думаю, как Он три года учил и странствовал, и не знал, где будет завтра спать и что есть – а с Ним были люди, и о них тоже приходилось думать… И не просто думать, где для них добыть еды на сегодня – ведь не каждый же день Он устраивал преломление хлебов. А думать еще и о том, как они смогут жить дальше, когда Ему придется уйти. Думать об их душах. Чтобы они перестали цапаться, кто будет первым в Царстве. Или говорить – о, вот тут нас не приняли, давайте засыплем их огнем. И посмотрите – когда Он ушел, они ведь смогли сами. А когда ушел отец Мэтью – что он оставил? Просто кучу людей, которые его оплакивают?

– Ты все-таки выбрал не самый удачный образец для сравнения, – теперь Торвальд улыбался уже в открытую.

– Как это не самый удачный? Вы что, сэр. Вспомните: священник совершает Таинство в лице Христа. Это что получается – пока идет Литургия, он в лице Христа, а как Литургия закончилась – он Христа снимает с себя вместе с орнатом? Ха! Я не удивлюсь, если у вас так оно и было. Вы – сэр, я понимаю, что обидные вещи говорю, можете мне дать по шее, если хотите, но сэр, вы же забыли, что вы христиане! Вы даже гражданских прав хотели добиваться для себя одних!

– Я не помешаю? – в сушилку вошел Холмберг, тоже мокрый до нитки. – Увидел лужу под люком верхней палубы и решил сначала, что вы там. Едва поднялся, как получил хороший душ. Там опять дождь.

– Все в порядке, – Торвальд отпер сушилку и достал свою и Дика верхнюю одежду. – Зачем ты нас искал?

– Откровенно говоря, я искал только юношу. Среди всех глупостей, сказанных стариком Вальне, было одно рациональное зерно: мальчик – хороший флордсман.

– И что?

– За четыре года плена мои собственные навыки несколько подзаржавели. Тяжело поддерживать себя в форме, когда нет равного противника. Господин, э-э-э… Огаи, если я не ошибаюсь… как насчет приватных уроков?