Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы - Марк Михайлович Вевиоровский
«Глубже, еще глубже … Где причина? Устойчивый жест? Глубже …»
«Весна, становится теплее, можно уже ходить без полушубка. Он. Поцелуи в лесу, его ласки, его руки. Комната, кровать, первый раз. Ласки, бесконечные ласки, бессонные ночи. Она спит, и сквозь сон чувствует, как он ласкает ее, как входит в нее. И просыпается лишь тогда, когда ее тело полностью начинает отвечать его телу и движется в унисон с ним. Он ласкает ее, проводя рукой сверху вниз по ее телу, и когда рука его касается густых волос в низу ее живота, она вся раскрывается и принимает его еще не просыпаясь. Она предполагает, что уже беременна, но еще не сказала ему. Во сне она чувствует, как рука гладит ее, она раскрывается ему навстречу и он входит в нее. Но что-то не так, движенья непривычны и она просыпается. Руки ее ощупывают чужое тело, она протягивает руку и включает ночник. Это не он! Рядом чужой мужчина! Она рывком сбрасывает его с себя – а он, ее любимый, сидит в кресле и улыбается:
– Да ничего, дай ему, я проиграл! – с пьяной ухмылкой говорит он, – Не жалко!
Она выскакивает в коридор и бежит к комнате дежурных по этажу, за ней врываются оба пьяных мужика.
– Ты что? Ты куда? Пошли обратно! – ее пытаются силой схватить, и только выстрел в потолок отрезвляет нападавших.
Девочки дежурные успокаивают ее, приходит врач. Разговор с контрразведчиком, ее отказ от судебного преследования. Беременность, роды, сын, отлучение сына от нее. Александр Тимофеевич Хитров, Саша, Сашенька. Его руки, его губы, ее ответные поцелуи и ласки, нагота, его поцелуи, его рука, идущая сверху вниз. Вот его рука гладит ее живот и касается … Взрыв. Что делать?! Ведь дороже его нет никого на свете! Только сын.»
– Ты не озябла? А то вы возились там, ты разгорячилась, а теперь мы прогуливаемся, как два пенсионера …
– Ничего себе пенсионеры! – рассмеялась Галина. – Ты когда будешь … Ну, то самое?
– Пошли назад. Я думаю, как помочь тебе … помочь вам с Сашей … Я уже все знаю.
– Как!? – она резко отстранилась. – Когда?
– Да не дергайся ты, пожалуйста. Делается это довольно быстро и незаметно … Но вот взмок я основательно от твоих … воспоминаний …
Галина покраснела и опустила глаза.
– И что ты теперь знаешь? – прошептала она.
– То, о чем ты хотела бы мне рассказать, если бы так не смущалась.
– И как ты думаешь нам помочь? – помолчав спросила она.
– Я вижу всего один путь. Надо, чтобы он узнал о причине твоей истерики.
– Да ты что! Никогда! Хочешь, чтобы он узнал, как меня во сне поимел чужой мужик!
– Дубина ты толстомясая! Вот заголить бы тебе задницу и всыпать горяченьких, чтобы неделю сесть не могла! Саша тебе нравится, ласкать себя ты ему дозволяешь, да и сама в этом деле не промах! Его женщиной стать хочешь, и даже очень! А вот объяснить, почему у тебя рефлекс образовался на определенные прикосновения – не можешь! Видите ли, она стесняется!
– Наверное, если бы ты меня выдрал, как сидорову козу, было бы совсем неплохо, – Свиридов ругался так негрозно, что Галина наконец взяла его под руку и подстроила шаги под его. – Если ты считаешь, что это единственный выход … Но я не смогу ему сама сказать … у меня смелости не хватит … Скажи ты, а?
Она помолчала и продолжила.
– Нет, я понимаю, как это … противоестественно… но кто, кроме тебя, сможет это сделать? И тебя Саша послушает, я уверена, и не обидится на то, что я тебя попросила … Толя, милый, сделай это!
Свиридов не особенно слушал Галину, опять забравшись в ее сознание и стараясь погасить устойчивый рефлекс между мужской рукой, движущейся по животу вниз и стрессом от воспоминаний о предателе-отце ее сына и совершенно чужом мужчине, вошедшем в нее. Трудно сказать, насколько это удавалось.
– Ну, иди. Я поговорю с Сашей. Он сегодня дежурит в ночь у детей?
– Да, дядя Толя.
– Я поговорю с ним ночью. А ты не трогай его, он сам должен прийти к тебе. Поняла, толстомясая?
– Неужели я такая толстая?
– Дура ты, а не толстая!
– Мама, ну как ты не понимаешь – ты не толстая, а просто красивая и любимая дура дяди Толи!
Свиридов сделал движение, как будто намеревается наподдать Галине, та со смехом увернулась и, оглядываясь через плечо, вместе с Сережей побежала к остальным ребятам, достраивавшим снежную крепость.
– Дела! – вздохнул Свиридов.
В ЛЕСНОЙ БОЛЬНИЦЕ
– Галина, соедините меня с Белосевичем.
– Роман Натанович, здравствуйте. Свиридов. Если вы не очень заняты, то проведите меня по лесной больнице. Я за вами заеду.
До лесной больницы ехали полчаса. Просека распахнулась и открылись низкие четырехэтажные здания, немного напоминающие корпуса научного городка, соединенные крытыми переходами.
Надев белые халаты Белосевич и Свиридов медленно переходили из палаты в палату, с этажа на этаж.
– Общее впечатление у меня уже сложилось, Роман Натанович. Я хотел бы повидать Людмилу Александровну Бересневу.
– Это вот там, Анатолий Иванович. Случай тяжелый, жить ей осталось от силы месяц – полтора.
– И ничего нельзя сделать?
– Поверьте – ничего. Ваш тезка бывает у нее каждый день, поддерживает, как может, а в остальном …
– Людмила Александровна, можно к вам?
– Заходите, – раздался из-за двери слабый чуть глуховатый голос. В светлой комнате на подушках дивана полулежала худая женщина с удивительно подвижным лицом. Она молча смотрела на Свиридова, а лицо ее постоянно менялось – казалось, оно жило само по себе своей самостоятельной жизнью.
– Меня зовут Анатолий Иванович, фамилия моя Свиридов. Наверное, тезка обо мне вам рассказывал?
– Здравствуйте, Анатолий Иванович. Рассказывал.
– Надеюсь, ничего плохого или страшного?
– Почему вы так спросили?
– Последнее время мне пришлось совершить немало дурных поступков, поэтому я несколько …
– Зачем же вы совершали дурные поступки? Присаживайтесь. Вот сюда, мне так лучше будет видно вас.
– Мне пришлось совершать дурные поступки, чтобы предотвратить еще большее зло. Но мне все равно не по себе …
– Я вижу, что вы добрый и совестливый человек … Расскажите мне, как вы совершали дурные поступки?
– Например, недавно преступники захватили в заложницы мою жену.
Женщина вздрогнула, рука ее поднялась и тонкие пальцы затрепетали.
– Это ужасно, это … это
