Жюль Верн - Вечный Адам

Последний фрагмент рукописи — конец — почти полностью сохранился.

…совсем старый. Капитан Моррис умер. Доктору Бетерсту исполнилось шестьдесят пять лет, доктору Морено — шестьдесят, мне — шестьдесят восемь. Скоро мы окончим свой жизненный путь. Но, несмотря ни на что, успеем выполнить свою главную миссию — помочь грядущим поколениям в ожидающей их борьбе.

Но увидят ли когда-нибудь свет эти грядущие поколения?

Я склоняюсь к положительному ответу, когда смотрю на увеличение числа мне подобных: дети рождаются и растут, к тому же благоприятный климат и отсутствие хищных животных способствует высокой продолжительности жизни. Наша колония утроилась.

С другой стороны, наблюдается постепенная умственная деградация моих товарищей по несчастью.

Наш маленький отряд, высадившийся на новый материк, обладал хорошими шансами: в него входил необычайно мужественный и предприимчивый человек — ныне покойный капитан Моррис, два человека более образованных, чем рядовые люди, — мой сын и я, и двое настоящих ученых — доктор Бетерст и доктор Морено. С таким составом можно было чего-то достичь. Но мы ничего не сделали. С самого начала и поныне главной была забота о выживании. Как и в первые дни, мы тратим наше время на поиски пропитания, а вечером, утомленные, забываемся тяжелым сном.

Увы! Слишком очевидно, что человечество, единственными представителями которого мы являемся, возвращается к первобытному состоянию. Матросы с «Вирджинии», малообразованные простые люди, ведут себя как животные, мой сын и я забыли то, что знали, даже доктор Бетерст и доктор Морено оставили всякие научные занятия и не утруждают более свой мозг. Можно сказать, наша духовная жизнь прекратилась.

Какое счастье, что много лет назад мы предприняли плавание вокруг континента! Сегодня нам уже не хватило бы мужества… К тому же капитан Моррис, который руководил той экспедицией, мертв, и вместе с ним умерла от ветхости «Вирджиния», на борту которой мы столько пережили в бескрайних океанах.

Вначале некоторые из нас пытались соорудить себе жилища. Сейчас эти недостроенные здания превратились в руины. Мы спим на голой земле в любое время года.

Уже давно ничего не осталось от нашей одежды. Несколько лет мы старались заменить ее, сплетая ткани из водорослей, сначала переплетения были довольно хитроумными, но постепенно становились все грубее и грубее. Затем мы забросили эти попытки, тем более что мягкий климат делал их излишними: мы ходим голыми, как те, кого мы когда-то называли дикарями.

Пища, пища — вот наша неизбывная цель, наше исключительное занятие.

Некоторые из наших старых идей и чувств еще не совсем стерлись. Мой сын Жан, зрелый человек и дед, не утерял своей привязанности ко мне, а мой бывший шофер Модест Симона сохранил смутное воспоминание о том, что когда-то я был его хозяином.

Но вместе с нами навсегда исчезнут малейшие следы того, что когда-то именовалось цивилизацией. В действительности мы уже не люди. Наши дети и внуки, рожденные здесь, не будут знать никакой другой жизни. Человечество сведется к этим взрослым — я смотрю на них, когда пишу эти строки, — которые не умеют ни читать, ни считать, ни говорить толком, и к этим детям с острыми зубками, которые, похоже, состоят лишь из одной ненасытной утробы. На смену им придут другие взрослые и дети, потом снова другие взрослые и дети, все более приближенные к животным, все более далекие от своих мыслящих предков.

Мне кажется, я вижу их, будущих людей, забывших членораздельную речь, с угасшим разумом и с телом, заросшим грубой шерстью. Вижу, как бредут они по этой хмурой пустыне.

Мы решили сделать хоть что-то, чтобы они не стали такими. Мы хотим предпринять все, что в нашей власти, дабы завоевания человечества, свидетелями которых мы были, не пропали бесследно на веки вечные. Доктор Морено, профессор Бетерст и я — мы разбудим наш спящий разум, заставим его вспомнить, какой мощью он обладал когда-то. Мы разделим нашу работу и чернилами, взятыми когда-то на «Вирджинии», запишем все, что знали, в самых различных научных дисциплинах. Когда-нибудь люди, потерявшие жажду знаний, после более или менее продолжительного периода дикости, почувствуют влечение к свету и найдут сей скромный свод знаний своих предшественников. Почтят ли они тогда память тех, кто старался из последних сил сократить тяжкий путь познаний для будущих неведомых братьев?

Прошло уже пятнадцать лет с того момента, как были написаны предыдущие строчки. Доктора Морено и профессора Бетерста уже нет в живых. Из тех, кто высадился здесь, я, самый старый, остался один. Но смерть вот-вот настигнет и меня. Чувствую, как она поднимается от холодеющих ног к замирающему сердцу.

Наш труд завершен. Манускрипты, которые содержат высшие достижения человечества, я доверил стальному сейфу «Вирджинии», закопанному мной глубоко в землю. Где-нибудь рядом я зарою и этот дневник, спрятав его в алюминиевый футляр.

Обнаружит ли кто-нибудь наследие, порученное земле? Станет ли кто-нибудь хотя бы искать его?

Это дело Провидения. Это Твоя воля, Господи!

По мере того как зартог Софр переводил необычный документ, мистический страх охватывал его душу.

Еще бы! Неужели раса Андарт-Итен-Шу происходит от людей, которые после долгих месяцев скитаний по морской пустыне наткнулись на тот самый пункт побережья, где сейчас высится Базидра? Неужели эти несчастные создания были частью гордой цивилизации, по сравнению с которой современное человечество только вышло из колыбели? И что же потребовалось для того, чтобы навсегда уничтожить науку и не оставить никаких воспоминаний о столь могущественных народах? Меньше чем ничего: легкая, неуловимая дрожь коры земного шара.

Какой невосполнимый урон — потеря документов, о которых говорилось в манускрипте! Они погибли вместе с сейфом! Рабочие, расширив раскопки, перевернули землю во всех направлениях. Видимо, сталь со временем была разъедена ржавчиной, тогда как алюминиевый футляр доблестно ей сопротивлялся.

Оптимизм Софра безвозвратно угас. Хотя дневник не содержал никаких технических деталей, в нем содержалось множество общих указаний и бесспорных доказательств того, что предыдущее человечество продвинулось гораздо дальше, чем нынешнее, по дороге познания истины. В рассказе неизвестного француза было все: и рассуждения, которые могли бы принадлежать Софру, и мысли, превосходившие все его воображение. Стало понятным даже имя «Хедом», над которым разгорелось столько напрасных дискуссий! Хедом — это измененное Эдем, произошедшее от Адама, которое, в свою очередь, наверное, происходит от какого-то совсем древнего слова.