Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
– Но ведь Ханс выполняет задание Земли.
– Все так. Но Ханс – профессионал. Он классный перегонщик. Он должен предугадывать действия своих клиентов. Классный перегонщик, – пояснил Люке, – должен уметь предугадывать такие сбои.
– Как можно предугадать действия протозид?
– Не знаю. – Люке снова наполнил чашки. – Когда однажды протозиды направились под Формаут, некто Людвег сумел такое предугадать. Извини, Ханс, – повернулся он к перегонщику, – я ведь говорю правду?
– Проклятые протозиды!
– Ты должен понять, – еще обстоятельнее пустился в объяснения Люке, наливая Хенку. – Ханс пригнал этим тварям огромное пылевое облако, а они вдруг ушли! Он старался как можно быстрее пригнать им это облако, а они его подвели!
– Ты слушай нас. Хенк – свой парень, – сообщил Люке перегонщику. – Он все понимает!
– Вижу, вижу, – вдруг расчувствовался Ханс. – Таких парней, как Хенк, я чувствую сразу. И на этом стою, Хенк! Слышишь, Хенк? Ты мне нравишься! Позволь, я поцелую тебя!
Плоские щучьи губы Ханса впрямь дотянулись до щеки Хенка.
Заунывно орала в джунглях какая-то птица, вдали взлетали и гасли ракеты. Призраки-путешественники, созданные воспаленным воображением Ханса, кажется, совсем сбились с пути.
– Я рад, Хенк, что ты так легко схватываешь любую проблему, – радовался звездный перегонщик. – Я рад, Хенк, что мы с тобой сидим посреди настоящего болота, как на настоящей Земле, и обсуждаем поведение этих тварей. Завтра утром, Хенк, я проснусь и сразу вспомню, как поцеловал тебя…
– …«и меня вырвет!» – негромко, но слышно закончил за Ханса Люке.
Они засмеялись, но Хенку опять стало не по себе. Знай Ханс о том, что случилось с ним, с Хенком, у диспетчера, он вряд ли полез бы целоваться, особенно при его нелюбви к протозидам.
«Кто я? Вдруг протозид?»
Мысль вздорная, но почему нет? Разве он не пожалел приговоренного к уничтожению протозида? Разве он не оспаривал приказ Земли? Разве он не обманул Охотников? Ведь превращенного в пылевое облако протозида в любой момент можно вернуть в обычное состояние. Вот и спрашивается: почему он так поступил?
Хенк задумался. Ни Челышев, ни Ханс так не поступили бы.
Это точно. Не поступили бы. Он внимательно прислушивался к своим ощущениям, он внимательно искал в себе что-то такое, что подало бы ему пусть не сигнал – пусть намек на такой сигнал. Но что? Что следовало искать?
Он не знал. Собственная память ничем не могла ему помочь.
Но Хенк упорно искал. Он понимал: надо сейчас, именно сейчас и очень сильно всколыхнуть, взорвать привычные связки памяти, чтобы из взбаламученного, засоренного мелочами смутного месива медленно поднялась, обнаруживая себя, какая-нибудь чужая начинка.
«Что за бред?»
А бармен опять жаловался:
– Москиты! Ханс, я запретил тебе создавать москитов.
– Они не кусаются, – фыркнул Ханс, не допуская раздраженного бармена к климатической панели. – Зато Хенку нравится. Пусть кусаются на здоровье, это бодрит. Москиты хорошо действуют на нервы. Правда, Хенк, эти москиты хорошо действуют на нервы?
Хенк кивнул.
«Ум не снабжен врожденными идеями, как когда-то считали древние философы. Самый мощный компьютер не вместит в своей памяти все то, что помнит о кухне собственного дома самый обыкновенный земной ребенок: обстановку в ней, какие и где лежат вещи, что и когда может упасть, а что лучше вообще не трогать. Память не организуется ни в алфавитном, ни в цифровом, ни в каком-то сюжетном порядке, она извлекает свое содержимое путями поистине неисповедимыми, и если я, Хенк, надеюсь на случай, этот случай надо создать…»
Дотянувшись до инфора, Хенк вызвал диспетчерскую.
– Где это ты, Хенк? – удивился с экрана Челышев. Кажется, он мало что видел из-за густых, отовсюду плывущих испарений.
Ханс перегнулся через плечо Хенка:
– Охотник?
– Ага, я понял, – усмехнулся Челышев. – Ты в баре.
Хенк кивнул. И не удержался:
– Что вам еще выдал Иаков, Петр?
– Ничего. Пусто! – Челышев выразительно щелкнул пальцами. – Ты, Хенк, наверное, раскачиваешь сейчас свою память, думаешь, что умнее всех и умнее Иакова. Я угадал? Ну так не мучайся, ничего у тебя не получится. На каком-то уровне память, которую мы исследовали… Твоя память… Она оказалась с пустотами… Множественные лакуны… Такое впечатление, что из твоей памяти выстрижены целые куски.
От Челышева Хенк не ждал утешений. «Не арианец, не цветочник, не землянин… Охотник прав… Мною нужно заниматься серьезно…»
– Значит, вы не сдвинулись ни на йоту?
Он вдруг ощутил непонятное ему самому удовлетворение.
– Именно так, Хенк. Ни на йоту.
– А может, как раз это и подтверждает, что тут нет особых проблем? – Надежда вспыхнула в Хенке ярче ракеты, взорвавшейся прямо в кроне дерева, наклонившегося над стойкой.
– Нет, не означает, – сухо ответил Челышев. – Проблема есть. Очень древняя проблема, Хенк.
– Что ты имеешь в виду?
– Проблема гомункулуса, Хенк. Помнишь об этом?
Охотник не мог высказаться яснее. Да, гомункулус. Когда-то этим термином философы древней Земли обозначали крошечного гипотетического человечка, якобы существующего в каждом из нас, – ошибка, в которую весьма легко можно впасть. Разве не так? Спросите любого: как он видит? Как воспринимает окружающий мир? Увидите, практически все ответят, нимало не смущаясь: «Ну как видим… где-то в голове у нас есть, наверное, что-то вроде маленького телевизора…»
Но кто смотрит в камеру этого телевизора?
– Послушайте, Петр, – сказал Хенк. – Я требую связать меня с Землей.
– Мы уже отправили официальный запрос.
«Вот так… Они всё учли…»
Хенк вяло помахал рукой:
– Ладно. Тогда до встречи.
Бармен Люке и звездный перегонщик Ханс ничего не поняли в беседе Охотника и Хенка, но перегонщик хмыкнул недружелюбно:
– Что надо от тебя Охотнику?
– Ты и Охотников не любишь?
– А что их любить? Есть верная примета, – усмехнулся Ханс. – Там, где появились Охотники, непременно жди неприятностей.
– Еще титучай! – потребовал Хенк, но тут же отменил заказ. – Как мне добраться до двери? – Он ничего не видел в тумане.
– Шлепай прямо по лужам, мимо дверей не промахнешься, – посоветовал бармен. – Все это призраки, Хенк. Иди прямо. В определенном смысле, Хенк, все мы – призраки. Правда?
Хенк молча пошлепал прямо по лужам, по жидкой грязи, в которой корчились какие-то мерзкие отростки, пузырилась теплая вода. Мутный воздух отдавал тлением. Рядом дрогнула, отклонилась заляпанная эпифитами ветвь, в образовавшуюся дыру глянули
