Наталия Мазова - Ведьмин рыцарь

Мазова Наталия & Гончаров Владислав

Ведьмин рыцарь

Наталия Мазова, Владислав Гончаров

Ведьмин рыцарь

повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

из которой становится ясно, зачем Джарвис путешествует

по стране, где его так сильно не любят

Когда Фродо миновал могилу Турина

Турамбара - седьмую и последнюю на этой

дороге...

(Н. Эдельман)

Солнце начало клониться к закату, а лошадь - подавать первые признаки усталости. Джарвис обернулся и еще раз окинул взглядом скромный обелиск из местного сероватого камня, торчавший чуть в стороне от дороги. Десятая или все-таки одиннадцатая? Если одиннадцатая, то это очень хорошо - значит, до Шайр-дэ уже рукой подать. А вот если только десятая, придется ночевать в чистом поле, ибо лаумарцы имели обыкновение закрывать ворота своих городов с последним лучом солнца. И то, что зимой и летом день имеет разную длину, их нисколечко не волновало - "порядок быть должон", как любили они приговаривать по поводу и без повода.

Джарвис глубоко вздохнул. Он провел в Лаумаре два месяца и успел не только узнать многие из его обычаев, но и привыкнуть к ним, однако от этого они не казались ему менее нелепыми. В самом деле, ну что может быть нелепее, чем отмечать дорожные расстояния не верстовыми столбами, а ритуальными гробницами блаженного Мешнека? Наверное, только ежедневно каяться в грехе, совершенном давным-давно и не тобой. Ибо истинно благочестивому верующему полагалось не просто миновать такую гробницу, но обязательно остановиться, посыпать голову песком (часто заранее заготовленным), помолиться и попросить у святого прощения за его мученическое убиение хрен знает сколько лет назад, а также за развеивание праха по ветру, лишившее великомученика возможности обрести подлинное место последнего упокоения. То, что это сильно удлиняло любую дорогу, лаумарцев волновало очень мало - трудностей они не боялись и любую экономию усилий считали признаком лени, а лень, как известно, первейший союзник Хаоса...

У Джарвиса с трудом укладывалось в голове, что такое показное благочестие и неукоснительное исполнение обрядов способно обеспечить реальную поддержку божественной силы. Однако факт оставался фактом. Если верить хроникам и старикам-очевидцам, еще пятьдесят лет назад Лаумар был одной из провинций великой Вайлэзской империи, и молились там не только своему локальному святому, якобы давным-давно замученному магами из Солетт в богомерзких целях, но и общему для всей Вайлэзии Единому Отцу. Разумеется, лаумарцы всегда осознавали свои отличия от вайлэзцев, но сорок пять лет назад в измученной налогами северной провинции случился взрыв национального самосознания. Трудолюбивые и благочестивые бюргеры вышвырнули прочь вайлэзскую знать и объявили себя независимой страной, управляемой даже не королем - это еще можно было бы как-то пережить - а каким-то, прости боже, Национальным собранием! Как раз в эту пору кафедру в Кильседе занял новый архиепископ, который вроде бы даже не проводил никакой церковной реформы вот только храмы Единого Отца начали приходить все в большее и большее запустение, а прихожане перенаправили свою истовость исключительно на блаженного Мешнека.

Само собой, Вайлэзия попыталась как-то вразумить свою обнаглевшую провинцию, но очень быстро стало ясно, что мощь Лаумара растет с каждым днем, и он попросту не по зубам стареющей империи. Исходя из этого, Джарвису оставалось признать, что молитвы, возносимые местночтимому великомученику, обладали немалой эффективностью.

Однако если весь секрет этой эффективности заключался в каждодневном бытовом подвижничестве, то Джарвису это решительно не подходило. Даже если бы он согласился вести такой образ жизни ради обретения своей полной силы - не пристало наследному принцу Драконьих островов усердием и мольбами выкупать то, что являлось его прирожденным правом...

Словно в ответ на эти его мысли, из-за поворота выехал крестьянин на испачканной телеге - наверное, навоз возил на поля. Джарвис поспешно надвинул ниже широкий капюшон плаща, пытаясь скрыть снежно-белые волосы и продолговатые, косо поставленные глаза ярко-фиалкового цвета - главное, что отличало его от простых смертных. При таком национальном характере, да еще принимая во внимание недавние исторические события, было бы наивно ждать от лаумарцев излишнего благоволения к чужестранцам - а особенно к таким, чья внешность так и кричала о принадлежности к морской расе. Живущий тысячи лет, любимое творение и верный слуга Хаоса...

Усилия Джарвиса оказались тщетными. Когда телега приблизилась, холодный порыв апрельского ветра, словно в насмешку, снова отбросил капюшон ему на плечи. Крестьянин аж вздрогнул, когда его взгляду открылось удлинненное лицо с тонкими скулами и острым подбородком, бледная кожа с заметным сероватым отливом... Он ничего не сказал, но торопливо сделал какой-то охранительный жест и плюнул в сторону Джарвиса, едва не попав тому на плащ.

Джарвис лишь невесело усмехнулся в ответ. Сказал бы кто его царственному отцу те же пятьдесят лет назад, что настанет день, когда его наследник не от хорошей жизни будет скитаться по континенту, как простой странствующий рыцарь, в том числе по землям, где за одну лишь меналийскую внешность можно получить в зубы... Наверное, отец милостиво бросил бы такого не в меру говорливого предсказателя на забаву серебряным тиграм. Сила Непостижимых давно уже иссякла, словно родник в сухой степи, но потомки Менаэ и Налана отказывались признавать это, пока их прирожденная сила оставалась с ними. Отказывались, пока...

Ему было всего двадцать пять - не слишком много даже мо меркам обычных людей. И пять последних лет он скитался по континенту, возвращаясь в родную Меналию - "землю Менаэ" - лишь изредка, в основном для рытья в библиотеке и бесед со старым Сехеджем.

Когда он понял, что что-то не так? Когда восстал из летхи, где два года пролежал в ритуальном сне, окинул взором место своего заточения, жадно поел белого хлеба, оставленного в изголовье, запил водой и удивился не тому, как изменился мир а тому, что он совершенно не изменился? Или позже, когда Йесса метнула в него волну огня, а он стоял, неловко растопырив пальцы, не зная, как быть, и лишь в последний момент сделал над собой какое-то непонятное усилие - и навстречу волне Йессы встала другая волна, но настолько неубедительная, что лучше бы он вообще ничего не делал... Или лишь тогда, когда Миранна, низко склонившись перед его отцом и пряча глаза, выговорила: "Шесть процентов от нормы для прямых потомков Менаэ... меньше, чем у дворцовой прислуги," - а Йесса не сказала ничего, но так посмотрела на него, что он сразу осознал - она дочь императрицы, а он всего лишь сын наложницы...