Георгий Бабат - Утраченная Вселенная (отрывки)

Г. И. Бабат, А. Л. Гарф

УТРАЧЕННАЯ ВСЕЛЕННАЯ

(отрывки)

— Ваша судьба в ваших руках. Вернее в вашей ручке, простите, чтобы быть абсолютно точным — в вашем карандаше.

Так изволил шутить господин следователь, вручая мне бумагу и карандаш.

— Мы не ждем от вас ни признаний, ни разоблачений. Вы проявили в этом отношении достаточно неразумное упорство. Но формулы…

Тут он вздохнул и глотнул воды из чуть запотевшего по краям стакана.

Глядя на этот стакан с водой я мысленно спрашивал себя: если бы речь шла только обо мне, разоблачил бы я себя полностью за глоток воды? Безусловно да! Я опустил бы в стакан пересохшие губы, смочил бы язык. Я пил бы по капле; медленно, как пьют птицы… Но… Это опасно, как говорил профессор Валленштейн, опасно для всего человечества.

Я опускаю глаза, но стакан стоит перед моим мысленным взором, и я чувствую, что рука, которую я протянул к бумаге, дрожит.

— Итак, мы можем надеяться? — слышу я голос господина следователя, и я отвечаю:

— Что такое жизнь без надежды? Мрачная темница…

Бумагу мне оставляют и карандаш тоже. Место, где я нахожусь сейчас, называется концентрационным лагерем, короче — Ка-Цет. Мы отрезаны от внешнего мира и живем словно на дне глубокого колодца. Но ветер с воли приходит и сюда. Мы знаем — там, наверху, над нами еще идет война. Легкой, быстрой победы пока не видно.

Фрида зарабатывала себе на жизнь стенографией. По понятиям моего отца, женитьба на стенографистке была для меня невозможна.

Но дело было не в его понятиях. Когда мы явились в ратушу, чиновник сказал:

— О, господин К., ваша фамилия в этих краях известна, и я считаю за честь ваш визит сюда. Все эти справки, которыми вы добросовестно запаслись, пустая формальность для чистокровного немца, каким являетесь вы. Но фрейляйн приезжая. Фрейляйн должна предъявить справку о чистоте арийского происхождения.

Фрида имела неосторожность родиться в Польше. Какую справку она могла в 1943 году получить из оккупированной страны, из стертого с лица земли города, где она родилась?

Мы, Фрида и я, ждали ребенка. После того, как мы узнали, что наши отношения не могут быть оформлены, мы пришли к решению покинуть Германию, бежать, пока не поздно.

Я уже многое успел подготовить к этому — прежде всего я убедил моего начальника профессора Халле послать меня в научную командировку в Швейцарию для знакомства с достижениями европейских ученых. Брат взялся эту командировку оформить. Он сказал, что под видом ученого я мог бы оказать кое-какие услуги ведомству, в котором он работает: «Ведь мы все-таки немцы, а это сейчас основное». То, что я беру с собой «личную стенографистку», не нашло у брата возражений.

— Значительные события правильнее оцениваются с больших расстояний, сказал он мне. — У тебя странный склад ума и дурно направленное воображение. Тебе полезно проветриться.

Таким образом, мы имели возможность бежать, и мы убежали бы. Моя жена, мое дитя остались бы живы, если бы… Вот к этому «если бы» я и подхожу.

Перед отъездом мы с Фридой решили провести свободный день на берегу реки.

Я шел по берегу босиком. Песок похрустывал под ногами, и при каждом шаге ступня слегка вдавливалась.

Вдруг я почувствовал под ногой что-то гладкое, скользкое. Я остановился, нагнулся, но не видел ничего, кроме песка. В это мгновение из-за туч брызнуло солнце, и тут сверкнуло, как мне показалось, что-то прозрачное, лежавшее на песке. Я дотронулся рукой, ощущение было приятное, как всегда, когда трогаешь хорошо отполированную поверхность. Этот предмет лежал у самой воды, зарывшись в белый берег. И он вовсе не был прозрачным, как показалось сначала. Он был покрыт непроницаемо черным лаком, но слоем до того ровным, что создавалось впечатление прозрачности. Зеркальные отражения неба, воды и берега рождали эту иллюзию.

Меня обступили мальчишки. Мы стели откапывать странный камень.

Это было очень тяжелое яйцо длиною почти в метр, диаметром около полуметра.

Полирована находка была не по всей поверхности, а лишь в месте, на которое я наступил. Во многих местах ее покрывала броня — то ли морские соли, то ли отпечатки каких-то неизвестных мне окаменевших морских водорослей и животных.

Я послал одного из мальчиков за такси.

Когда я со своей находкой подъехал к дверям лаборатории, мой коллега по работе и «фашист по убеждению», как он себя называл, Каспар Кнопп уже бежал навстречу. Оказывается, он увидал меня из окна.

— Новая идея? — крикнул он, сбегая по лестнице.

— Случайная находка, — возразил я и рассказал ему, как наткнулся на это, бродя по пляжу, а затем предложил:

— Поехали на усадьбу?

Усадьбой мы называли загородный филиал нашей лаборатории, который получили, когда перешли в военное ведомство. Это был с виду довольно милый домик с садиком, но в саду под кленами помещался превосходно оборудованный подвал для работ, связанных с некоторым риском. Пока что никто из нас еще не занимался вплотную ничем, связанным с упомянутым в инструкции риском. Но естественно, что все попытки разобраться в моей находке следовало предпринимать именно в том подвале.

Мы с Каспаром притащили «яйцо» в подвал и приступили к работе. Начали с пробы растворителем. Ни крепчайший раствор плавиковой кислоты, ни царская водка не имели успеха. Мы по очереди осторожно, очень осторожно стали выстукивать это яйцо, надеясь по звуку уловить, где здесь шов, или головка, или замок. Поставили находку в аппарат Рентгена. Но на экране отразилось сплошное черное пятно. Я предложил эту штуку распилить.

Еще и сейчас меня изумляет юношеское легкомыслие, с каким мы так отважно выстукивали, прогревали и вообще экспериментировали с неведомой игрушкой, которая могла ведь и взорваться, и оказаться наполненной ядовитым газом. Но любопытство, видимо, было сильнее страха, а разумная предосторожность презирается в молодости, считается трусостью. Полагаю, что мы оба немного бравировали друг перед другом своей беспечностью. В одиночку ни я, ни он, вероятно, не отважились бы обращаться таким образом со столь удивительной находкой.

Но когда я принес электросверла и пилки, Каспар не выдержал:

— Ты не знаешь, где обычно помещаются взрыватели? А, впрочем, черт с ним, после смерти нам это будет уже безразлично.

И, сплюнув, он принялся пилить. Потом пилил я, потом опять он. Для того чтобы отпилить кусочек размером с ладонь, мы израсходовали девятнадцать ножовочных полотен. Отпиленный нами кусок, несмотря на свою плотность, был ковок. Под ударами молотка он плющился на нашей маленькой наковальне в лаборатории. Но расплавить его нам не удалось.