Георгий Бабат - Утраченная Вселенная (отрывки)

— Вся эта штука явно сфабрикована. В прошлую войну англичане подбросили нам ложные чертежи танков. Были отвлечены средства и силы. По этим чертежам у нас построили корыта, которые ни к черту не годились. А теперь они подкинули нам эту подлую фальшивку. Погоди, погоди, мы еще высадимся на их проклятый остров!

В наш физико-химический отдел я послал кусок оболочки уже несколько дней назад. Ответ, который мы получили, был похож на поздравление. Нам сообщали, что мы достигли невозможного. Наш материал волокнистой структуры представляет собой интереснейшую композицию, соединяющую воедино, казалось бы, теоретически несоединимые вещества. В нашей композиции эти вещества противоположных свойств сплетены столь хитро, что, взаимно нейтрализуя некоторые свойства друг друга, составили материал исключительной упругости, износоустойчивости, вязкости. Поразительнее всего невероятная, до сих пор считавшаяся невозможной, жаростойкость. Жаростойкость нашей композиции превышает все, что было в этом роде известно до сих пор. Поэтому физико-химический отдел предлагает нам назвать наш материал «Композиция Саламандра». Существует легенда, будто саламандра в огне не горит. На самом деле саламандра, попадая в огонь, выделяет эфироносные вещества, которые, вспыхивая, окружают ее как бы ореолом пламени, и это на некоторое время, действительно, спасает саламандру, иногда этих мгновений бывает довольно, чтобы она успела выползти из огня.

В отношении оболочки нам было сказано: «она потеет», она сама себя охлаждает.

«Композиция Саламандра», — писали в своем заключении наши физико-химики, - «может быть с пользой применена в танкостроении, как бронезащитный материал…»

Но профессор Валленштейн сказал иное:

— Это может быть одним из способов преодоления теплового барьера, возникающего на пути движения тела а атмосфере при сверхзвуковых скоростях.

Никем не останавливаемый, при молчаливом попустительстве нашего дипломатичного шефа, Кнопп продолжал свою исследовательскую деятельность.

— Или я его, или он меня, — приговаривал Кнопп, берясь за очередной цилиндр.

В цилиндрах были обнаружены гигантские молекулы, но их основой были не привычные для нас атомы углерода, а атомы кремния.

— Интересное явление, — мечтательно вздыхал Халле. — Если бы можно было с этим не спешить…

Но спешить и разрушать было спокойнее, чем выжидать и вызывать всевозможные подозрения. И потому Халле подбадривал Кноппа:

— Действуйте, молодой человек, действуйте. Ваш лабораторный дневник может в дальнейшем быть положен в основу диссертации…

Я уже говорил о внешнем виде моей находки. В разрезе это было похоже на плод цитруса. Дольки заполнены желеобразной массой, в которой лежали алюминиевые футляры с цилиндрами. Валленштейн занимался в своей лаборатории анализами этой полупрозрачной студенистой массы. Она была однородна только на первый взгляд. Оказывается, в каждой дольке плода, в каждом ее отсеке была своя, если можно так сказать, начинка. В одних отсеках обнаружилось способное к самосвечению сложное вещество, но было неясно, химического оно или биогенного происхождения. А в некоторых других дольках странного плода Валленштейн нашел тяжелый водород.

Этой новостью он поделился со мной, только со мной, присовокупив:

— Крепко, за семью замками следует держать некоторые открытия. Сейчас в кругах физиков и военных специалистов наблюдается повышенный интерес к тяжелому водороду, полагают, что он может быть использован для создания атомной бомбы. Откуда мне это известно, я вам не скажу.

Он замолчал. Я тоже не произнес ни звука.

— Когда римляне около двух тысяч лет назад завоевали Афины, — снова начал Валленштейн, — то все металлические статуи были расплавлены ими. Римлянам для их военного государства нужен был металл. Когда узнают о дейтерии, возможно, издадут приказ использовать вашу находку, все это любопытное устройство, в качестве сырья для опытов с бомбой.

Говорил он, но я-то ведь слушал. А этого было довольно, чтобы меня посчитали его сообщником. Что связывало меня с этим стариком, которому терять было уже нечего? Почему я так покорно шел за ним?

Нет, теперь я и сам не мог, не хотел, не смел уехать.

Иногда, в сумерки, вертя цилиндрики в руках, я замечал, что внутри них проходят светлые блики, крохотные искорки, которые невозможно было бы зафиксировать даже на самую чувствительную пленку.

У Каспара было отличное зрение, но, посидев со мною часа два в темноте, он заявил, что либо у меня в глазах двоится, либо это из моих глаз сыплются искры. Он утверждал, что сам не видит ровно ничего, кроме зеленых кругов, которые у него ходят перед глазами, очевидно, от усталости.

Профессор Халле, после того как я попросил его взглянуть на свечение в цилиндрах, высказался в свойственном ему стиле. Мы были с ним в подвале только вдвоем, и старик рассказал мне притчу о кадии, который, купив на базаре рослого мула, привел его на свой двор. Мул осмотрелся, скинул недоуздок и залез в кувшин с водой. На крик кадия сбежался народ, несчастного схватили, бросили в яму к умалишенным. Отсидев там сорок дней, кадий согласился с тем, что мул не может залезть в кувшин. Его отпустили домой, но едва он вошел к себе, как мул высунул уши из кувшина и тряхнул ими. Тут кадий завопил: «Смотрите, смотрите! Мул здесь!» И снова попал в яму. Насидевшись там, кадий обдумал все происшедшее и заявил, что теперь окончательно излечился. Придя домой, он глянул на кувшин, а мул высунул голову и подмигнул. «Видеть-то я вижу, — молвил кадий, — но сказать не скажу».

— Да, мой друг, — заключил Халле, — я вам ничего не скажу до тех пор, пока мы не заменим чем-нибудь более веским слова «думал» и «видел».

Свечение было слабое, едва различимое. Зафиксировать его на пленке в условиях нашей лаборатории мне не удалось. Я ломал себе голову, пытаясь понять, каким образом был здесь, в этих цилиндрах, запасен, законсервирован свет и при каких условиях можно было бы получить его обратно…

Однажды, задержавшись в лаборатории дольше обычного, сам не знаю для чего, я зажег кварцевую лампу. Случайно взглянув в полутьме на диск, брошенный в воду, я увидел: он светится, фосфоресцирует наподобие миниатюрного экрана, и на этом экране движутся какие-то знаки и геометрические фигуры.

Сколько цилиндров мы потеряли бесследно, прежде чем я догадался включить кварцевую лампу! И вот неожиданно, совсем к тому не готовый, я вдруг увидел изображение звездного неба. Но неба, странно не похожего на то, которое мы видим с Земли.